— И пульсъ хорошъ, — проговорилъ онъ. — Повышенной температуры по вечерамъ за послѣднее время не было?

— Нѣтъ, не замѣчалъ.

— То есть только не замѣчали или измѣряли температуру градусникомъ и повышения не было?

— Не было, не было.

— А галлюцинаций, безпокойныхъ сновъ, кошмаровъ?

— Тоже не было, хотя я позволилъ себѣ пробѣгать дневникъ бабушки и долженъ былъ нарушить вашъ запретъ и войти въ портретную комнату, — сказалъ Сухумовъ и нѣсколько потупился, какъ мальчикъ.

— Зачѣмъ-же вы это сдѣлали? Нехорошо. Впечатлительность у васъ слишкомъ велика. Это вѣдь проходитъ не такъ скоро.

— Обстоятельства такъ сложились. Были у меня здѣсь вечеромъ учитель Ивановъ съ женой… ну, и Раиса Петровна.

— Ахъ, были! Ну, что-жъ, это я хвалю, что вы начали окружать себя обществомъ. Одиночество для васъ вообще скверно. Зовите ихъ почаще… Ну, а при чемъ-же тутъ портретная комната? Вѣдь она у васъ была заперта? — спросилъ докторъ.

— Раиса Петровна просила меня показать эти портреты. Другие подхватили. Оказывается, что она слышала о моемъ кошмарѣ, о всемъ, о всемъ. И такъ просила, такъ настаивала.

— Понимаю. Ева соблазнила Адама, — улыбнулся докторъ. — Ахъ, женщины, женщины! А не правда ли, хорошая дѣвушка эта Раичка?

— Прелесть! — воскликнулъ Сухумовъ. — Мнѣ нравится въ ней наивность, простота.

— Ну, и собой кралечка. А слушаться-то ее все-таки не слѣдовало. Потерянъ, молъ, ключъ отъ портретной. Вотъ и все. А вы растаяли. Таять передъ ней все-таки не слѣдовало. Снимите-ка съ себя вашъ пиджачекъ и вашу жилеточку и прилягте на кушетку. Я васъ выстукаю и выслушаю. Сухумовъ повиновался. Докторъ Кладбищенский вынулъ изъ кармана перкуторный молотокъ.

— Вѣдь вотъ вы деревню не любите, питерецъ, съ ногъ до головы питерецъ, а Раису хвалите. Раиса-же продуктъ деревни, — сказалъ онъ.

— И деревню полюблю, докторъ. Она мнѣ ужъ и теперь начинаетъ нравиться, отвѣчалъ — Сухумовъ, лежа на кушеткѣ.

— Вотъ онѣ Раисы-то! Честь имъ и слава!

Докторъ сталъ постукивать и выслушивать сердце Сухумова, легкие, прощупывалъ печень, селезенку.

— Кишки вздуты и вслѣдствие этого диафрагма приподнята и влияетъ на сердце. Сердце сегодня опять не того… Не ѣли-ли вы вчера насильно?

— Нѣтъ, докторъ.

— Можетъ быть и на лишнюю ѣду Раиса соблазнила? Вы не были вчера у священника? Вѣдь тамъ все пироги.

— Не былъ, докторъ. Отецъ Рафаилъ и Раиса будутъ у меня завтра завтракать. Очень радъ былъ-бы я, Нектарий Романычъ, если-бы и вы ночевали сегодня и остались завтра позавтракать.

— А что у васъ завтра за праздникъ?

— Панихиду по бабушкѣ служу, по отцѣ, по матери. Всѣ говорятъ, что надо.

— И Раиса тоже? — покосился на Сухумова докторъ и прибавилъ:- Дѣло хорошее. Отчего не помянуть предковъ. Древния религии прямо основаны на поклонении предкамъ.

— А здѣсь хочу молебенъ… Надо-же дать причту доходъ. Ну, и учитель придетъ съ хоромъ пѣвчихъ изъ своихъ учениковъ. Можетъ быть съ женой придетъ. Хотѣла и матушка-попадья.

— Такъ. Повернитесь-ка на животъ. Я нажимаю сбоку на селезенку, не больно?

— Нѣтъ, такъ есть легкая боль.

— Гмъ… Обухши. Ну, авось всосется.

— Къ завтраку заказалъ блины. Послалъ въ городъ за икрой.

— Тризны во всѣ вѣка и во всѣ времена существовали, да и теперь еще существуютъ, если люди не мудрствуя лукаво живутъ, говорилъ докторъ, садясь въ кресло и пряча въ карманъ молотокъ.