Последний урок был самым муторным. Он тянулся бесконечно. Думая, что звонок прозвенит вот-вот, Юрка собрал сумку, но звонка все не было и не было. К Юркиному ужасу, Галина Владимировна сказала: «А сейчас запишите такой пример…» Пришлось расстегнуть сумку и вытащить тетрадь. Когда же наконец прозвучал звонок, то, представьте себе, нашлись такие оболтусы, которые что-то недопоняли из объяснений учительницы и взялись расспрашивать. Галина Владимировна, успокоив всполошившийся было класс, охотно стала разъяснять. Никому и в голову не приходило, что он, Юрка, вообще ничего не понял и тем не менее не задает вопросов и не задерживает того, у кого, быть может, жизнь зависит вот от этих нескольких минут.

Кто-то заглянул в класс и поманил учительницу.

— Поршенничиха! — прошептал Валерка. — Гляди.

Юрка обернулся. Да, это была Поршенникова. Галина Владимировна, сказав: «Минутку, ребята», подошла к Поршенниковой, и та, улыбаясь, что-то сказала ей. Учительница жестом пригласила ее пройти в класс и вернулась к столу.

— Ну, ребята, если вопросов нет, то занятия окончены.

В присутствии постороннего не сразу сорвалась с парт шумная братия, выстраиваясь у доски цепочкой, от дверей до окна, где поворачивалась и кончалась в проходе между рядами парт. Юрка какой-то момент сидел бездумно, забыв, что только что метался и рвался прочь. Затем вдруг на него нахлынуло то состояние духа, та настороженная, опасливая заинтересованность, которая сопровождала его во всех этих историях с Поршенниковой. Юрке захотелось узнать, о чем здесь будут говорить учительница и Катькина мать. Узнать во что бы то ни стало. Из-за дверей не услышишь — в коридоре галдеж. Спрятаться в классе!

— Валерка, не жди меня! — быстро прошептал Юрка, и, прежде чем друг успел что-либо спросить, он, воспользовавшись обычной сумятицей построения, пригнувшись, перебежал на последнюю, Фомкину, парту и шмыгнул под нее.

В другое время Галине Владимировне пришлось бы добиваться полной тишины и строгого порядка, прежде чем вывести ребят, но тут она только окликнула нескольких, велела подравняться и, поскольку все были спокойны и молчаливы, разрешила выходить, назначив для присмотра старшего.

— До свидания, Галина Владимировна!

— Галина Владимировна, до свидания!

— До свидания, ребята, до свидания.

Класс утих. Юрка сидел, согнувшись в три погибели.

Сердце било в коленку.

— И ведь каждому надо попрощаться, — проговорила Поршенникова.

— Садитесь… Я вас слушаю.

— Так чего меня слушать. Я чего?.. Я за Катьку узнать.

— Почему вы говорите «за», а не «про»?

— Чего «про»?

— Не по-русски. Впрочем, простите… Ну что же, Катя сильно отстала. Сильно. Она и до этого слабо училась, а теперь ей вовсе трудно.

— Так ведь каждый заболеть может, — заметила Поршенникова. — Что вы, что я, что кто хочешь…

— Вы настаиваете на Катиной болезни?

— Так как же. Куда ж денешься, раз болела. Вот ведь только оклемалась… Вы вот поверили ей, а чего, господи, ребенок может знать о себе, кроме как жив он или нет.

— Мне непонятно, почему вы лжете, и так упрямо. Боитесь? Так мы пока ничем не пугаем. Мы просто хотим знать, в чем дело… Хитрите?

— Ну ведь зазря все, Галина Петровна.

— Владимировна. Оставим это. — Учительница вздохнула. — Катя подтянется.