|
Но нет, в моем доме они не могут задавать моему сыну вопросы. Что, или в нем мало места? Или кто-нибудь их побеспокоит? Нет, им надо, чтобы мой Бенджамин поехал с ними в полицейский участок. Там они будут задавать ему вопросы. Какие вопросы они ему могут задавать там, что они не могут их задать дома? И еще торопятся. Мой Бенджамин любит сидеть со мной — особенно последние несколько дней, когда я могу спуститься к завтраку, он любит посидеть со мной и выпить еще одну чашку кофе. И мы разговариваем — о бизнесе, о проблемах, что делать с этим клиентом или с тем клиентом… В конце концов, мы так тяжело работали всю жизнь, и всегда вроде бы не хватало времени, чтобы сесть и нормально покушать, — всегда то там кусок, то сям кусок, когда есть свободная минута… А теперь, когда все хорошо, когда можно спокойно посидеть, и Бенджамин может пойти на работу попозже, — это разве плохо, рабби? Но нет, они не могут ждать. Они могли подождать только, пока Бенджамин наденет галстук и пальто, так сильно они спешили.
— Вы имеете в виду, что они его арестовали? Но по какому обвинению? — Я у них спросил то же самое, и Бенджамин тоже. А они сказали, что они его не арестовывают — они только забирают его для допроса. Так если они его не арестовали, почему они сказали ему ехать с ними? А что бы они сделали, когда арестовали бы? Волокли бы его? Я им сказал: «Джентльмены, вы хотите задать моему сыну какие-то вопросы — задавайте. Вы не хотите спрашивать его здесь, только в полицейском участке? Хорошо, он приедет в полицейский участок. Но это обязательно сейчас? Сегодня суббота, наш шабат. Разрешите ему сейчас пойти в храм, а потом он приедет в полицейский участок. Я это гарантирую». Но нет, это должно быть прямо сейчас. И они его забрали. И что я мог сделать? Я оделся и приехал сюда. Рабби взял его под руку. — Я провожу его, — сказал он шоферу. Затем обратился к старику: — Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы вести молитву, мистер Горальский? — Если вы так хотите, я найду силы. — Хорошо, — сказал рабби. — А потом поговорим. С десяток людей, пришедших на службу, с нетерпением ожидали начала, но когда Горальский вошел под руку с рабби, те, кто был знаком с ним, стали жать ему руку и поздравлять с выздоровлением. Рабби помог старику снять пальто и шарф, а затем, накинув на его худые плечи талес, подвел к столу перед Ковчегом. Горальский молился высоким, дрожащим голосом, который то и дело срывался на высоких нотах. Но он не старался ускорить течение службы и каждый раз дожидался, пока остальные закончат пение, прежде чем прочитать нараспев одну-две строчки, предваряющие следующую молитву. Во время чтения Торы рабби пригласил его на помост прочесть один из отрывков. Молитвы, казалось, придали Горальскому сил, и когда он начал последнюю молитву, «Алейну», его голос звучал уверенно, и рабби даже показалось, что этот худой маленький старичок распрямился и стал выше ростом. Он ощутил гордость за него, как если бы это был его собственный отец. По завершении службы все подошли пожелать рабби гут шабес, а потом неспешно потянулись из храма, как это обычно бывает в шабат. Но старика рабби задержал: — Садитесь, мистер Горальский. Теперь мы можем поговорить. Одного из тех, кто осведомился, все ли в порядке, рабби попросил: — Не будете ли вы так добры сказать шоферу мистера Горальского, что мы немного посидим тут и побеседуем? — Знаете, рабби, я немного беспокоюсь, — сказал Горальский, когда они остались одни. — Это был первый раз, что я в шабат ехал на машине, и все-таки я вел молитвы и вы даже пригласили меня на Чтение. — Все в порядке, мистер Горальский, уверяю вас. А теперь скажите мне, вы известили своего адвоката? Старик покачал головой. |
