— Да.

— И вот мне звонит из лаборатории Квинт — в пятницу вечером, я как раз собрался уйти раньше, потому что это был вечер «Коль-нидрей». И он мне говорит: извините, мол, но с предварительным отчетом мы поторопились… Поторопились они, черт! Они просто напороли там чуши, понимаете?

— Кажется, понимаю, — неуверенно сказал рабби. — Они допустили ошибку?

— Именно! Ну и в каком виде я оказался? Я собираюсь объединяться с первоклассным предприятием, а теперь это выглядит так, будто я ради более выгодных условий манипулировал своими акциями!

— Понятно.

— Что же, думаю, делать? Был как раз Йом-Кипур, я пришел домой, а там отец разболелся. На следующий день ему не стало лучше — скорее даже хуже. А в воскресенье мне звонят эти люди, и я чувствую, что они недовольны и — что-то подозревают. В общем, в понедельник я отправился в лабораторию, чтобы разобраться с Квинтом. Вы, наверное, никогда не имели дела с этими армейскими типами? Он всегда изображал из себя генерала — такого, знаете, величественного, немногословного, делового: ать-два, ать-два! А тут я вижу — ему как-то не по себе, как-то он поеживается… И знаете, что он мне в конце концов сказал? «Вообще-то это ваш человек ошибся, мистер Горальский. Вы сами его сюда устроили, практически силком навязали. Это Айзек Хирш». Как вам это нравится? Когда я первый раз имел с ним дело, он меня чуть не разорил. Потом я двадцать лет его не видел и ничего о нем не слышал. Когда он сюда приехал, я постарался как можно меньше иметь с ним дело. И вот он снова чуть не уничтожил меня! Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что от таких ребят надо держаться подальше? Вы хотите что-то спросить, рабби? Вы наверняка удивлены — зачем я пошел на его похороны?

— Вообще-то участие в похоронах традиционно считается благим поступком, мицвой.

— Какая там мицва! Я просто, черт возьми, хотел быть уверен, что его действительно похоронили…

В комнату заглянула горничная.

— Ваш отец проснулся, мистер Горальский.

Поднимаясь по лестнице, Горальский сказал:

— Ни слова об этой истории с кладбищем, рабби. Я не хочу расстраивать отца.

— Разумеется.

Старик уже встал с постели и сидел в кресле, когда они вошли. Он протянул худую руку в синих жилах, приветствуя рабби.

— Смотрите, рабби, я постился, и теперь мне лучше.

Рабби улыбнулся ему.

— Я очень рад, что вы так хорошо выглядите, мистер Горальский.

— Ну, пока не так уж хорошо… — Он взглянул на сына. — Бенджамин, ты хочешь, чтобы рабби стоял? Принеси ему стул.

— О, не стоит беспокоиться.

Но Бен уже вышел из комнаты. Вскоре он вернулся со стулом, поставил его для рабби, а сам присел на краешек кровати.

— Я пропустил «Коль-нидрей», — продолжал старик, — первый раз в жизни. Я еще ни разу — наверное, с пятилетнего возраста — не пропускал «Коль-нидрей». Мой Бен говорит, что вы прочли прекрасную проповедь.

Рабби украдкой взглянул на Бена, который сжал губы, как бы умоляя его не проговориться.

— Вы же знаете, мистер Горальский, в Йом-Кипур стараешься немножко больше. На следующий год вы сами сможете оценить.

— Кто знает, или будет следующий год? Я старый человек, и я много работал всю свою жизнь…

— Что ж, этому вы и обязаны своей жизнеспособностью. Усердный труд…

— Он твердит это столько, сколько я себя помню, — сказал Бен.

Старик посмотрел на сына с упреком.

— Бенджамин, ты перебил рабби.