Первая осталась довольно безуспешной и закончилась реакцией на протяжении пятидесяти лет. Вторая стала чересчур успешной и закончилась вхождением Пруссии в Германию. От успеха Бисмарка Пруссия в конце концов погибла.

(1979)

Основание Рейха Бисмарком было своего рода грандиозным трюком; а с помощью трюков, в том числе и самых блестящих, нельзя создать долговечное.

Малонемецкий рейх с прусским королём в качестве наследного кайзера во главе с 1848 года был целью немецкой либеральной буржуазии. Однако это было сделано зимой 1870–1871 гг. не либеральными буржуа, которые столь страстно желали этого, а немецкими правителями, которые большей частью этого вовсе не хотели. Это было не достижение буржуазной революции, а продуктом — можно было бы почти что сказать: побочным продуктом — династической войны между Пруссией и Францией.

Его архитектором был Бисмарк, и по праву сегодня говорят о «Рейхе Бисмарка». Однако сам Бисмарк долго колебался, действительно ли он хотел или должен был хотеть присоединения южно–немецких государств к образованному в 1866 году под главенством Пруссии Северогерманскому союзу и преобразования расширенного союза в кайзеровский рейх. Во всяком случае, в 1866 году он от этого осознанно отказался, и сделал это не только из дипломатических соображений. Через шесть дней после битвы под Кёниггрецем он объяснил прусскому послу в Париже причины, исходя из которых он тогда решился остановиться на линии Майна и вместо германского объединения стремиться только к северогерманскому:

«Я произношу слова «Северогерманский Союз» без сомнений, поскольку я, если должна быть достигнута необходимая нам консолидация Союза, считаю невозможным ввести в него южно–немецкий католический баварский элемент. Он ещё долгое время не позволит по доброй воле управлять собою из Берлина; а попытка насильственно подчинить его создаст такой же элемент слабости, какой Южная Италия представляет для всего тамошнего государства».

Ещё выразительнее он писал спустя три недели своему сыну: «Что нам требуется, это Северная Германия, и тут мы хотим расширяться». А немецкое национальное движение он без обиняков определил тогда в телеграмме верховному главнокомандующему прусской армии на Майне как «национальное надувательство».

Годом позже всё это звучало уже несколько иначе. Бисмарк между тем заключил мир с прусскими либералами, даже заключил с ними своего рода политический союз, и это означало для него также учитывание национальной идеи, которая собственно представляла собой суть тогдашнего либерализма. По меньшей мере, он должен был выказывать благожелательный нейтралитет по отношению к идее объединения Германии. В марте 1867 года Бисмарк снова пишет своему послу в Париже:

«Линию по реке Майн хотят установить в качестве стены между нами и Южной Германией, и мы приняли её, поскольку она соответствует нашим потребностям и нашим реальным интересам; но нужно ли обманываться в том, что она будет не настоящей стеной, а … в определённой степени сеткой, через которую национальный поток найдет свой путь?»

И это тоже ещё не является высказыванием убеждённого политика объединения и основателя рейха. Всё же линия по реке Майн в глазах Бисмарка соответствует «нашим», то есть прусским «потребностям и реальным интересам». Если тем не менее национальный поток «найдёт свой путь» сквозь неё как сквозь сетку, то тогда это в определённой степени будет непреодолимой силой, которую, разумеется, следует принимать в расчёт. Эта противоречивая позиция соответствует практической политике Бисмарка в этом году: он заключает военные союзы с южно–немецкими государствами, а таможенный союз он укрепляет «Таможенным парламентом», в который впервые с 1848 года производятся общегерманские выборы.