Когда с первыми лучами рассвета небо стало бледнеть, Винтер проснулась и почувствовала, что Алекс отодвинулся от нее.

Через секунду-две она медленно и сонно открыла глаза, почувствовав себя, несмотря на жесткую траву под ней и затекшую руку, чудесно отдохнувшей и полной физических сил. Алекс поднялся и стоял над ней, его профиль темнел на фоне сереющего неба, и хотя было еще недостаточно светло, чтобы рассмотреть выражение его лица, она поняла, что он хмурится.

Он смотрел на нее, а она наблюдала за ним с болезненным чувством собственника. Посветлело, и лес вокруг ожил, наполнился разнообразными звуками. Присмотревшись к Алексу, Винтер заметила, что рукава и грудь его разодранного мундира черны от запекшейся крови, и ее вид моментально заставил ее вскочить на ноги. «Алекс, ты ранен, ты ранен!» — испуганно проговорила она, взяв его за руку.

Алекс медленно повернул голову и так взглянул на нее, что ее рука сразу же опустилась.

— Нет, со мной все в порядке, — сухо проговорил он.

— Но… но ведь ты весь в крови!

— Это не моя, — сказал Алекс ровным, лишенным выражения голосом. — Это кровь Нияза. Он мертв. — Он посмотрел на свой окровавленный, выцветший мундир и стал стаскивать его. Он снимал его медленно и с трудом, словно у него онемели мышцы. Мундир упал на траву. Кровь пропитала и рубашку, и, увидев это, он с чуть заметным отвращением нахмурился и отвернулся, глядя на реку. Спустя несколько секунд он, не поворачивая головы, произнес:

— Сожалею, что вчера так вышло.

Его голос не выражал ни сожаления, ни жалости, разве что чуть заметное отвращение, с которым он смотрел на окровавленную рубашку, и сердце Винтер сжалось от той же привычной боли, которую она так часто испытывала, когда смотрела на Алекса.

«Сожалеешь, мой дорогой, — подумала она. — В самом деле. Не сожалей, любовь моя ненаглядная. Все, что угодно, только не это! Любовь моя, любовь моя ненаглядная».

Ей отчаянно захотелось обнять его и сказать, что она любит его и что никакие ужасные беды и огорчения, которые произошли или еще произойдут, не значат больше ничего. Но она знала, что не может этого сказать. Он не хотел это слышать, и он бы не понял этого.

Она расправила край голубой материи, лежавшей на траве, и обмотала ее вокруг своего стройного тела. Движение оживило ее затекшую руку, но вызвало боль, от которой она с легким стоном вздохнула. Алекс услышал этот тихий звук, но понял его по-своему. Она видела, как он вздрогнул, но не обернулся.

— Я спущусь к реке, — сказал он, — ненадолго. Оставайся здесь.

Он исчез в джунглях, а Винтер прислушивалась к его шагам, пока они не смолкли. Потом она подняла его сброшенный мундир. Он ему пригодится, и она сможет отстирать пятна. Когда она вытряхивала его, из одного кармана что-то вывалилось — маленький сложенный кусочек бумаги. Она подняла его и машинально развернула. Это была ее записка — одна из тех, которые она писала ему, когда он вернулся из Лакноу, и которые Юзаф относил ему в лагерь. Он сохранил ее. Она долго смотрела на нее, а затем аккуратно сложила и вернула на место. С каждой минутой становилось все светлей, и на деревьях начали верещать птицы. В воздухе уже ощущалась жара предстоящего дня, словно еще невидимое солнце, находящееся далеко за линией горизонта, давало своим дыханием предупредительный сигнал.

Винтер завязала узлом спутанные волосы и подняла с земли свой револьвер и узел с бельем. Как и прошлым вечером, тишину нарушили какие-то птицы. Попугаи с криком слетали с деревьев к реке, и другие пернатые обитатели джунглей приветствовали рассвет.

Наконец вернулся Алекс. Очевидно, он искупался в реке, так как был снова чист. На его лице больше не было пыли и пороховой гари, а на руках — запекшейся крови.