В ушах стоял звон, и он обнаружил, что его руки лежат на теле — на женском теле, судя на ощупь — он обнаружил оборочки и прочую дребедень. Кудряшки щекотали его лоб, и он почувствовал запах фиалок. Крисси! Должно быть, она была еще алчнее его, хотя, кто знает, если он затащил Крисси в постель и не помнил об этом. Постель? Нет, он был на полу! Крисси тоже пьяна — чертовски пьяна. Должно быть, была сногсшибательная вечеринка! А что с остальными? Он с трудом продрал глаза. Проклятье, уже утро! Хорошенькое дело!

Комната была полна горячего света. Всходило солнце. Он снова закрыл глаза и понял, что ему надо двигаться. Нехорошо, если при свете дня его застанут на полу в обнимку с Крисс Уилкинсон. Он с огромным усилием поднял голову, отлепил ее от того, что ее приклеило, и быстро взглянул в лицо Крисс Уилкинсон, на ее растрепанные волосы, слишком яркие ноздри, прежде чем боль от резкого движения вызвала у него продолжительный приступ рвоты. Он беспомощно блевал, осознавая, однако (несмотря на мучительные приступы тошноты), что жаркое солнце за окнами светит какими-то странными, колеблющимися лучами. Сочтя, что худшее позади, он поднял голову и пальцами помог открыться своим слипшимся глазам. До него начало доходить, что за окном светит вовсе не рассвет. И даже не день. Была ночь, и что-то горело. «Помещение для слуг, — подумал комиссар. — Идиоты поганые! Сами себя наказали!» Он, шатаясь, поднялся на ноги и, спотыкаясь, подошел к окнам в другом конце комнаты.

Помещение для слуг полыхало уже несколько часов, так как слуги, наворовав, кто что мог, убежали, а горящий уголек из оставленной без присмотра кухонной печи упал на свернутые в рулон циновки. Огонь разгорался медленно, и только внезапный и неожиданный ночной ветер раздул его в такой пожар, что он распространился на весь ряд хижин, сложенных из сухого гнилого дерева. Комиссар с глупым видом смотрел на блуждающее пламя. От огня у него болели глаза. Но он решил, что по такому случаю половина народа уже поднята по тревоге, и пожар скоро будет потушен. Он снова повернулся к Крисс Уилкинсон. Он должен разбудить ее и отослать домой. Не стоит нарываться на откровенный скандал. Он вдруг заметил, что находится не в своей собственной спальне, а в спальне жены. А где Винтер? Милое дело, если она заходила и наблюдала эту сцену! Он сомневался, что она бы вытерпела такое. Он проковылял обратно через комнату и свалился на колени перед безмолвной фигурой на полу. «Подъем, Крисси! Просыпайся, пирушка закончилась! Там пожар, и сейчас придут парни тушить его. Крисси!» — Он встряхнул ее. Она была очень странной на ощупь. Не теплая, пухленькая и мягкая, какой Крисс была всегда, а твердая, жесткая и холодная.

По тучному телу комиссара пробежала дрожь, и вдруг наступивший шок неожиданно просветлил его мозг. Он встал так, чтобы его тень не падала на нее, и увидел, что она мертва. Не только мертва, но и зверски изувечена. Трясущейся рукой он дотронулся до своего лица и понял, что его щеку приклеила к ее груди запекшаяся кровь из этих ран. Он что, убил ее? Он не мог вспомнить. Он ничего не мог вспомнить. Неужели он зашел так далеко, что убил ее в пьяном угаре? Хныкая, он звал ее, тормоша холодное тело. «Крисси! Крисси! Нет… неправда… не может быть… я не мог. Крисси!» Он попытался встать, но не смог и на четвереньках пополз к двери. Все двери и окна в доме были раскрыты настежь, и горящие постройки заливали все комнаты ярким светом. Добравшись до холла, он встал на ноги. У его ног в дверном проеме лицом к нему лежало тело. Это был Аладин, слуга Алекса. В его руке была сломанная сабля, так как он пытался защитить дверь от ревущей толпы убийц и уложил троих прежде, чем пал сам; дверь, которую он охранял, была вышиблена. Их тела все еще лежали здесь же, ибо обезумевшая чернь не позаботилась даже о своих мертвецах. Комиссар крепко схватился за косяк двери и, долго простояв в таком положении, трясясь, как в лихорадке, поплелся, держась за стенку, дальше.