Мелодия этой песни на слова Икбала, знаменитого поэта, писавшего на урду, была выставлена на мобильном телефоне Карама в качестве рингтона.

– Пусть дети сначала научатся добывать себе хлеб и рис, – говорил он жене, – а потом можно волноваться обо всем остальном.

Однако Сунил Шарма, наблюдательный двенадцатилетний мусорщик, понимал, что означает эта вечно пляшущая во рту Абдула щепочка. Он знал, что сортировщик мусора сильно, очень сильно обеспокоен.

Сунил, тоже чужак, пришелец-бхайя, хоть и индуист, часто с интересом рассматривал Абдула. Он считал, что тот трудится усерднее всех в Аннавади: «днем и ночью не поднимает головы». Однажды Сунилу представилась возможность близко рассмотреть Абдула при свете яркого дневного солнца. Поразительно! У него было лицо сломленного, усталого старика, только черные как угли глаза казались наивными и детскими.

Сунил был очень маленького роста, намного меньше Абдула, да и младше его. Но он считал себя умнее и проницательнее других мусорщиков. Для своего возраста он очень неплохо разбирался в людях и мотивах, которыми те руководствуются. Этому он научился в приюте при монастыре «Служительниц благословенной троицы».

Несмотря на то, что формально Сунил не был сиротой, он давно смекнул, что иногда выгодно так называться. Ему было ясно, что обороты речи, вроде «этот брошенный ребенок, больной СПИДом» или «я когда-то была первой помощницей Матери Терезы», позволяли сестре Полетт, монахине, заведовавшей детским домом, получать больше пожертвований от иностранцев. Сунил понимал, по какой причине дети в приюте едят мороженое, только когда приезжают фотографы из газет. И он прекрасно видел, что продукты и одежда, присланные сиротам, с успехом перепродаются за воротами интерната. И все же его почти никогда не сердило, что он обнаруживал неприятную «изнанку» в поведении того или иного человека. Он просто считал, что очень полезно разбираться в том, как устроен мир, и уметь различать, что скрывается за красивым фасадом. Когда сестра Полетт решила, что монахини не в состоянии заботиться о мальчиках старше одиннадцати лет, и выгнала Сунила на улицу, он не пришел в уныние, а постарался вспомнить все хорошее, чему научился у нее. А ведь он многое почерпнул в приюте: начал читать на родном хинди, освоил язык маратхи, считал до ста на английском, умел находить Индию на карте мира. Мальчик даже познакомился с умножением. А еще он понял, что монахини не так уж отличаются от других людей. Во всяком случае, не так сильно, как они сами утверждают.

Его десятилетняя сестра Сунита не пожелала оставаться в интернате без брата, и они вместе отправились в Аннавади. Здесь когда-то жила их семья, но их мать давно умерла от туберкулеза. Однако отец был жив и по-прежнему снимал хибару в самом зловонном переулке, где полудикие свиньи регулярно лакомились привозимыми из отелей и сваливаемыми тут же протухшими продуктами. Жилище было размером три на два метра, грязное, темное, вечно заваленное дровами для приготовления пищи. Сунил стыдился называть это «домом» точно так же, как стыдился называть отцом оборванного пьяницу, от которого вечно разило перегаром.