— Подождите, — отозвался господин Хольц. — Дайте подумать. Да, вы затронули момент, который может оказаться весьма щекотливым. Хотя лично мне кажется, что госпожа Бернстайн вольна делать все, что ей угодно. Какого черта, в самом деле! «Приют отшельника» — пока еще не солдатская казарма! Конечно, я помню, что у меня самого возникли некоторые трудности из–за рояля. Но кому может помешать доска на стенке дома? А почему бы вам не поговорить об этом с госпожой Женсон? Именно ее слово в данном случае важно. Что–что? Вы так не думаете?..

Жюли чуть понизила голос:

— Мсье Хольц! Я могу быть с вами откровенной?

— Конечно, прошу вас.

— Мне бы очень не хотелось, чтобы об этом проекте моей сестры стало известно. А за мадам Женсон я не могу поручиться. Вы сами знаете, как это бывает. Кто–то ненароком обронил слово, и тут же поползли слухи. Ведь если наша идея неосуществима, будет лучше, если мы задушим ее в зародыше. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы началось публичное обсуждение вопроса о мемориальной доске. Для Глории это стало бы смертельным унижением.

— Понимаю, понимаю… — сказал господин Хольц. — Так какой именно помощи вы ждете от меня?

— Видите ли, я подумала… Только, прошу вас, если сочтете, что я говорю нечто для вас неприемлемое, прервите меня сразу же. Так вот, я подумала, что вы могли бы, так сказать, слегка прощупать почву, не открывая своих истинных намерений. Вы человек нейтральный, и мадам Женсон не заподозрит вас в каких–либо тайных помыслах. Может быть, вы сумеете ввернуть какой–нибудь намек в разговоре, знаете, так, мимоходом…

— Легко сказать! — отозвался господин Хольц. — Я, конечно, попробую, исключительно чтобы услужить вам, но заранее ничего не обещаю.

— Спасибо, дорогой мой! Мне так хотелось поделиться с надежным человеком. А если ничего не получится, что ж, ничего не поделаешь. Тогда я попробую проконсультироваться у юриста.

— А что, мадам Бернстайн уже заказала доску?

— Ну да, в том–то и дело. Если она чего–нибудь захочет… Она всегда была такой.

Закончив разговор, Жюли пришлось пойти прилечь. Она чувствовала, что совершенно выдохлась. Она совсем не берегла силы. Зато, подумала Жюли, она могла с чистой совестью сказать себе, что, несмотря на изнурение, довела битву до конца. Иными словами, как всегда, подожгла шнур и убедилась, что он не погаснет. А теперь добрейший господин Хольц, наверное, скребет в голове. Бедняга, ну и задачку она ему подкинула. И без ее поручения вся эта история с доской, без сомнения, стоила ему лишней головной боли. Из–за Джины. Ведь он дружит с Джиной. А госпожа Женсон не настолько наивна, чтобы не суметь сложить два и два. Она сразу догадается, что он наводит справки о «надписи» или, если называть вещи своими именами, о мемориальной доске именно для Джины. Ну вот и все. Огонек загорелся. Теперь ей остается только ждать. И главное — не думать ни о чем. Жюли давно научилась этому упражнению. Внутренне замереть, превратиться в пустую оболочку. После стольких лет страданий это совсем несложно. Вечером она даже согласилась съесть немножко супу.

— Никогда еще не видела мадам Глорию такой веселой, — сказала Кларисса. — Мастер принес ей эскизы, и она выбрала очень красивый мрамор. Я, конечно, ничего в этом не понимаю, но, по–моему, очень красиво. И готово будет уже через неделю.

А телефон все не звонил. Неужели господин Хольц ничего для нее не узнал? Ведь ему давно должно было хватить времени… Ах, вот он! Наконец–то!

— Алло! Мадемуазель Майоль? Извините, что заставил вас так долго ждать.