— Вы, надеюсь, вернетесь к воскресному заседанию правления, рабби?

— Да, конечно. Мы собираемся выехать обратно в субботу сразу после авдалы, часов в шесть, и должны быть дома самое позднее в девять-десять.

— Это хорошо.

Рабби повернулся.

— Вы ждете чего-то серьезного?

— Жду? Я всегда жду, почти каждый день, но особенно по воскресеньям, когда заседает правление. В это воскресенье что-нибудь серьезное может произойти.

— Почему именно в это?

— Потому что в следующее — первый Седер, значит, заседания не будет. В следующее воскресенье — снова праздник, значит, снова заседания не будет. Так что если Горфинкль планирует что-то серьезное, это воскресенье подходит больше всего, поскольку другого заседания просто не будет в ближайшие три недели.

— А что я могу сделать, если он, как вы выразились, планирует что-то серьезное?

— Вы — рабби. Это означает, что вы ни на чьей стороне. Вы нейтральны, и поэтому можете говорить то, чего не могут сказать остальные.

— Вы думаете об изменениях в комитетах, которые намерен сделать президент? — Он уселся в машину. — В любом случае он сделает их — раньше или позже.

Вассерман покачал головой.

— Но будет скандал, и лучше позже, чем раньше. Вы — рабби, а я — старый человек. Я видел много такого, о чем вы, может быть, знаете только из книг. Это похоже на брак. Если нет открытого разрыва отношений, все можно поправить. В конце концов, есть пары, которые ссорятся почти со дня свадьбы. Если один из них не складывает вещи, не уезжает и не обращается к адвокату, это уже неплохой шанс, что брак уцелеет.

— Не слишком ли… — Он взглянул на старика, который явно очень переживал, и постарался смягчить тон.

— В конце концов, мистер Вассерман, это всего лишь заседание правления.

Вассерман пристально посмотрел на него.

— Постарайтесь быть там, рабби.

По дороге домой за Мириам и Джонатаном он чувствовал обиду из-за роли, которую ему навязывали. Он, раввин, по традиции — ученый и учитель; почему надо обязательно впутывать его в распри и политические интриги? Даже Джейкоб Вассерман, которого он уважал и считал одним из своих немногих настоящих друзей в общине, единственный человек, который должен бы иметь представление о традиционной роли раввина, — даже он втягивал его в дешевую политическую возню. Они все словно обиделись на него за пару выходных.

А началось все месяц назад, когда рабби Роберт Дорфман, директор Гилеля и религиозный наставник еврейских студентов в Бинкертоне, приехал с женой Нэнси в гости к ее родственникам в Линне. Они заглянули к Смоллам в Барнардс-Кроссинг, поскольку это рядом, а мужчины вместе учились в семинарии. В разговоре Боб Дорфман упомянул, что подал заявление на кафедру проповедника в Нью-Джерси.

— Они пригласили меня приехать и провести службу в пятницу и в субботу.

— Это уже что-то.

— Да, жаль только, что они не выбрали какой-нибудь другой день. Этот уикэнд как раз перед нашими весенними каникулами.

— И что, твои гилелевцы не отпустят тебя? — удивился Смолл.

— Да нет, проблема не в этом. Просто Песах приходится на каникулы, и я чувствую, что должен провести эту прощальную службу.

— Так попроси их там, в Нью-Джерси, перенести на попозже?

Дорфман покачал головой.

— Можно пролететь. А если у них куча кандидатов на сто шабатов вперед?

— Ты так сильно этого хочешь?

— О да. Гилель — это хорошо, и дело для ребят из колледжа нужное, но я хотел бы получить постоянную конгрегацию.