Милли заметила, как у министра финансов от удивления поехали вверх брови. Большинство малых совещаний — за исключением тех, когда собирался весь кабинет министров, — проходило в неформальной обстановке, в кабинете премьер-министра. Но группа покорно вышла в коридор и направилась в зал Тайного совета, находившийся на расстоянии нескольких ярдов.

Когда Милли закрывала дверь за Перро, который вышел последним, на башне Мира Бурбонский колокол пробил одиннадцать часов.

Вопреки обыкновению, Милли обнаружила, что не знает, куда себя девать. Работы накопилось предостаточно, но в канун Рождества ей не хотелось ничего начинать. Все связанное с праздником — положенные к Рождеству поздравительные телеграммы королеве, премьер-министрам Содружества и главам дружественных государств — было подготовлено и еще вчера отпечатано для отправки с утра сегодня. А все остальное, решила Милли, может подождать до окончания праздников.

Ее раздражали серьги, и она сняла их. Это были жемчужинки — маленькие и круглые, как пуговки. Милли никогда не увлекалась драгоценностями и понимала, что они не украшают ее. По опыту же знала, что — с драгоценностями или без — мужчин тянуло к ней, хотя и непонятно почему…

На ее столе зазвонил телефон, и она сняла трубку. Звонил Брайан Ричардсон.

— Милли, — спросил глава партии, — совещание по обороне уже началось?

— Все только что вошли в зал.

— А, черт! — Ричардсон немного задыхался, словно очень спешил. И вдруг спросил: — Шеф говорил вам что-нибудь про вчерашний скандал?

— Какой скандал?

— Явно не говорил. У генерал-губернатора произошла чуть ли не драка. У Харви Уоррендера слетела крыша — обильно пропитанная алкоголем, насколько я понимаю.

Потрясенная Милли спросила:

— В Доме Правительства? На приеме?

— Об этом говорит весь город.

— Но почему такое случилось именно с мистером Уоррен-дером?

— Мне тоже хотелось бы знать, — признался Ричардсон. — У меня есть предположение, что это могло произойти из-за кое-чего, сказанного мною на днях.

— Чего же?

— Насчет иммиграции. У департамента Уоррендера дурно пахнущая, плохая пресса. Я предложил шефу прекратить это, издав какой-нибудь закон.

Милли улыбнулась:

— Возможно, он издал что-то уж слишком строгое.

— Это не смешно, детка. Ссоры между министрами не способствуют успеху выборов. Я хотел бы поговорить с шефом, как только он освободится, Милли. И предупредите его еще об одном: если Харви Уоррендер быстро не перестанет бездействовать, у нас будут большие неприятности по части иммигрантов на Западном побережье. Я знаю, что многое сейчас бурлит, но это тоже важно.

— А что за неприятности?

— Мне только что звонил сегодня утром один мой человек, — сказал Ричардсон. — «Ванкувер пост» как будто напечатала репортаж о каком-то подонке-безбилетнике, который утверждает, что Иммиграционная служба несправедливо к нему относится. Мой человек говорит, какой-то чертов писака распустил нюни по всей первой странице. Как раз об этом я предупреждал всех.

— А к нему относятся по справедливости — к этому безбилетнику?

— Господи, да не все ли равно? — Голос главы партии загрохотал в трубке. — Я только хочу, чтобы его больше не было в «Новостях». Если мы можем заткнуть глотку газетам, лишь впустив этого мерзавца, надо впустить его и закрыть тему.

— Ну и ну! — произнесла Милли. — И в боевом же вы настроении!

— Если я в таком настроении, — рявкнул в ответ Ричардсон, — так это потому, что я порой выхожу из себя, когда дураки-провинциалы вроде Уоррендера накакают в политике, а мне потом убирай за ними.