|
Он так меня ненавидит, что я… э-э… почти физически ощущаю его ненависть. Отец Данн снова протянул руку к переговорному устройству: – Миссис Бимон, будьте любезны принести мне дело Джеффри Харпера Рейнса. Десяти лет. – Да, сэр. – По-моему, вы видели его личное дело? – спросил отец Данн. – Да, видела, – ответила сестра Мириам. – Значит, вы знакомы с обстоятельствами его жизни? – С обстоятельствами – да, но мне абсолютно не понятны его желания и стремления. – Что ж, – продолжал отец Данн, – вы, возможно, знакомы с моей теорией «младенческого стресса». Знакомы? – Не совсем. По-моему, я краем уха слышала, как вы с отцом Робсоном беседовали на эту тему. – Ну, тогда, – сказал отец Данн, – послушайте. Младенец – самое нежное и чувствительное из всех творений Господа. Едва родившись, ребенок уже тянет ручки, чтобы касаниями исследовать новую среду обитания. И реагирует на эту среду; а она в определенной степени формирует его. Младенцы, да и вообще все дети независимо от возраста, необычайно восприимчивы к проявлению различных чувств, переживаний, страстей. – Он многозначительно воздел палец. – И особенно к ненависти. Ребенок способен до конца жизни носить в себе пагубные, разрушительные страсти, пограничные с насилием эмоции. У мальчика, о котором идет речь, жизнь складывалась… сложно. Насилие, учиненное над его матерью, заронило в ее душу малую искру ненависти, которая, беспрепятственно разгораясь, привела к убийству отца Джеффри. Мать мальчика убила мужа на глазах у ребенка. Я полагаю, что именно здесь корень той ненависти, а может быть, страдания, которое носит в себе Джеффри. Сцена жестокого насилия произвела на мальчика сильнейшее впечатление и до сих пор жива где-то на самом дне его памяти… Вошла миссис Бимон и положила на стол отца Данна желтую папку, помеченную «Рейнс, Джеффри Харпер». Отец Данн поблагодарил и принялся молча листать страницы. – Возможно, Джеффри не помнит подробностей той ночи… по крайней мере, не сознает этого. Но на уровне подсознания он помнит каждое грубое слово, каждый жестокий удар. – Он на мгновение отвлекся от изучения бумаг, желая удостовериться, что собеседница внимательно его слушает. – Вдобавок, сестра Мириам, нам приходится считаться с психологией осиротевшего ребенка. Здесь у нас – сироты от рождения, никому не нужные дети, трудные дети. Они не просили их рожать. Они считают себя ошибкой, следствием того, что кто-то забыл принять противозачаточные таблетки. Нам удается – очень медленно, ценой неимоверных усилий, с ничтожной отдачей – пробиться к некоторым из них. Но этот Рейнс… он пока еще не впустил нас к себе в душу. – Он пугает меня, – сказала сестра Мириам. Отец Данн хмыкнул и вновь погрузился в изучение желтой папки. – Он здесь четыре месяца. Его перевели к нам из школы Святого Франциска в Трентоне. Туда он попал из нью-йоркского приюта Богоматери, успев перед тем побывать в приюте Святого Винсента для мальчиков, тоже в Нью-Йорке. Его несколько раз усыновляли, но по тем или иным причинам он не приживался. Все приемные родители отмечали его нежелание общаться, неуступчивость… – отец Данн взглянул на сестру Мириам, – грубость и дурные привычки, непокорность родительской власти. И еще одно: он упорно отказывается откликаться на христианские имена. – Священник поднял голову и посмотрел на монахиню. – Что скажете? – Сейчас он отказывается откликаться даже на свое настоящее имя. Он называет себя Ваалом, и я слышала, как кое-кто из ребят так его называл. – Да, – проговорил отец Данн, поворачиваясь вместе с креслом к распахнутому окну, чтобы посмотреть на детей, играющих во дворе. – Да. |
