Эта продолжительная и с величайшей точностью воспроизведенная симуляция жесточайших адских мучений была только однажды прервана намеком на примирение с небом и на блаженный покой, а именно в третьем акте, когда на сцену выступило великолепное торжественное шествие под звуки свадебнаго марша. Вот это было музыкой для моего профанскаго уха, божественной музыкой. Пока успокоительный бальзам чудных звуков вливался в мою растерзанную душу, я был почти готов вновь пережить все испытанныя страдания с тем, чтобы вслед за ними еще раз пережить и это сладкое воскрешение. К тогда только я понял, с какою хитростью разсчитано впечатление, которое должно производить эта опера на публику. Она возбуждает такое множество самых ужасных страданий, что несколько светлых минут, разсеянных между ними, вследствие контраста, кажутся невыразимо прекрасными.

Ничего не любят немцы с большей сердечностью, как оперу. Они дошли до этого посредством привычки и воспитания. И мы — американцы, без сомнения, могли бы в один прекрасный день восчувствовать такую же любовь. Но до сих пор из числа пятидесяти посетителей оперы разве только один действительно наслаждается ею; из остальных же 49-ти некоторые идут туда, как мне думается, лишь потому, что хотят привыкнуть к музыке, а другие лишь для того, чтобы иметь возможность, с видом знатока, говорить о ней.

Последние, в то время как на сцене поют, имеют обыкновение мычать себе под нос ту же самую мелодию, с целью показать соседям, что они уже не в первый раз слушают эту оперу. Собственно их за это следовало бы вешать.

Оставаться 3–4 часа на одном месте не шутка; а между тем некоторыя из Вагнеровских опер посягают на барабанную перепонку слушателей шесть часов подряд. И люди сидят там, радуются и алчут, чтобы это продолжалось еще дольше. Однажды некая немецкая дама из Мюнхена говорила мне, что, при первом слушании, Вагнер никому не нравится, что необходимо сначала полюбит его, и что на это существует формальный искус, проделав который, можно вполне разсчитывать на достойную награду: только научившись любить эту музыку, начинаешь чувствовать такую в ней потребность, которая никогдане может быть вполне удовлетворена: и тогда, шесть часов Вагнера — сущая безделица. Этот композитор, — говорила дама, — произвел в музыке полный переворот, он похоронил всех прежних композиторов одного за другим; по ея убеждению, разница между операми Вагнера и всякими другими заключается, главным образом, в том, что у Вагнера не проскальзывают там и сям разрозненныя мелодии, а все оперы, с перваго же звука, заключают в себе одну нераздельную мелодию. Я был, крайне удивлен этим и возразил, что прослушал одно из его произведений, но, кроме свадебнаго марша, музыки в нем не заметил. На это она мне посоветовала прослушать «Лоэнгрина» еще несколько раз под-ряд, и тогда, с течением времени, я, наверное, уловлю эту безконечную мелодию. У меня чуть было не сорвался с языка вопрос, возьмется-ли она убедить человека в течение нескольких лет упражняться в пересиливании зубной боли с тем, чтобы в конце концов найти в этой боли наслаждение, но я воздержался от этого замечания…

Дама говорила также о первом теноре, котораго она слышала в предшествующий вечер в одной из Вагнеровских опер. Она расточала ему похвалы, превозносила его давно установившуюся славу и перечисляла многочисленныя награды, которых он удостоился при всех почти княжеских дворах Германии. Это меня вновь поразило. Я присутствовал на этом представлении (точнее говоря: меня замещал мой товарищ по путешествию) и имел самыя точныя сведения.