— Но, сударыня! Мой заместитель убедился собственными ушами, что ваш тенор не поет, а только визжит и воет, как гиена.

— Это правда, — согласилась она, — теперь он уже больше не может петь: несколько лет тому назад у него окончательно пропал голос, но прежде он пел божественно!.. Поэтому и до сих пор, каждый раз, когда он выступает, театр едва вмещает всех желающих его послушать. Да, да! клянусь вам, голос его звучал великолепно в прежнее время! Это открыло мне симатичную характерную черту немцев, заслуживающую общаго признания. По ту сторону океана мы далеко не так великодушны. Если у нас певец потерял голос или у танцора ампутировали обе ноги, то уже и тот, ни другой не могут более разсчитывать на признательность публики. Между тем немцы, по моим тщательным наблюдениям (я был в опере три раза: раз в Ганновере, раз в Маннгейме и раз в Мюнхене, где меня замещал мой товарищ), с наибольшим восторгом слушают тех именно певцов, которые уже не могут петь.

Я отнюдь не преувеличиваю. В Гейдельберге весь город уже за неделю вперед восторгался толстым тенором, который пел тогда в Маннгейме. А между тем звуки его голоса были весьма подозрительны, нечто в роде тех, какие получаются, когда кто-нибудь начинает водить гвоздем по оконному стему. Гейдельбергцы отлично знали это, но в прежния времена, говорили они, он пел так божественно, как никто! Тоже самое было и в Ганновере. Господин, с которым я был там, в опере, положительно сиял от восторга.

Он мне говорил:

— Вы увидите великаго человека, слава котораго обошла всю Германию. Он получает пенсию от Правительства и обязан петь только дважды в год. Если бы он не захотел этого сделать, то лишается пенсии.

Когда же я услышал этого почтеннаго тенора, то был очень смущен. Если бы он пел под прикрытием зонтика, то я бы наверное подумал, что ему в это время режут горло. Я удивленно взглянул на моего знакомаго; на лице его было написано восхищение, а глаза горели экстазом. Когда занавес упал, поднялась целая буря апплодисментов, несмолкавших до тех-пор, пока бывший тенор трижды не вышел на сцену и с чувством достоинства раскланялся с публикой. Мой приятель апплодировал до того, что на лбу у него выступил пот.

Я сказал:

— Извините за вопрос, но разве вы называете это — пением?

— О, нет, Боже мой, совсем нет, — зато 25 лет тому назад, вот тогда он действительно пел… Теперь уже он не поет, а только рычит. Это похоже на то, как если кто-нибудь нечаянно наступит кошке на хвост, но!..

Мы считаем немцев вообще очень спокойным флегматическим народом, — но мы жестоко ошибаемся. Они восторженны, страстны и готовы отдаться впечатлению минуты. Их также легко заставить плакать, как и смеяться. Их преданность непоколебима, и кого они раз сердечно полюбят, тем никогда не перестанут восхищаться и никогда не устанут превозносить его. В сравнении с ними мы, Американцы, слишком холодны и сдержанны.

1896