На последних пятидесяти ярдах он снова заглушил мотор: медлительное, массивное и надежное судно двигалось к крошечному причалу; полдюжины холостых оборотов винта в обратном направлении – и оно вновь застыло. Раймонд свесил кранец между бортом и пристанью, набросил узел легкого троса на железное кольцо и двинулся к «Эскалю», кафе на углу поселка, дабы пропустить по стаканчику с Кристофом – этот веселый и словоохотливый малый наверняка поджидает его там.

У стены кафе, обращенной к порту, под лохматой акацией, в пыли недвижимо сидел старый калека в лохмотьях и драных домашних шлепанцах. Темный, как у индейца, цвет лица разительно контрастировал с белой кожей на костлявых ребрах, проглядывающих сквозь рваную рубаху.

– Доброе утро, капитан! – крикнул старик и, по обыкновению, саркастически ухмыльнулся. Впрочем, возможно, его терзала боль в сломанной ноге.

– Доброе утро, – довольно холодно бросил Раймонд. Ему никогда особенно не нравилась эта ухмылка.

Свернув на улицу, где располагался вход в кафе, а также и единственную на Поркероле, он заметил капитана Жозе – как всегда, при белой фуражке, внушительном брюхе и с безмятежно непроницаемой миной на массивном лице. Раймонд решил, что на сей раз поздоровается первым.

– Доброе утро, капитан.

Жозе повернул голову.

– А, капитан, добрый день, – радостно откликнулся он.

Черт бы побрал всю эту братию!

И почему все эти поркерольцы разговаривают с ним одинаково? Всегда радостно, предельно вежливо, но с неизменным оттенком иронического удивления.

Кристофу Раймонд еще мог это простить. Тот на все смотрел с иронией и удивлением. А потом, Кристоф, как никак, важная шишка на острове, человек хитрый и смекалистый, при деньгах и собственности. Недаром он синдик и вот уже более двадцати лет представляет интересы рыбаков.

Но Гиппокампо, двадцатипятилетний юнец? Или Тити, который боится моря и сам это признает? Или лысый косоглазый зеленщик Жоржио? Или почтальон Шарло? Черт побери, все они тоже себе это позволяют!

Раймонд немного постоял, оглядывая площадь от лавок и ресторанчиков внизу до церкви и почты наверху. Она была голой и пыльной, лишь разбросанные там и сям платаны давали вожделенную тень. Никто пока не играл в шары, так что капитан увидел только Жоржио с фруктовым лотком, несколько лениво почесывающихся собак, двух старушек, сплетничающих на скамейке, и старого папашу, что торговал под тентом соломенными шляпами и сандалиями на веревочной подошве. Да еще вразвалочку ковылял туда сюда дряхлый дедушка Морэн, в мешковатых брюках, потертом сером свитере, баскском берете и, разумеется, домашних шлепанцах. Выцветшее старческое лицо, самый что ни на есть жалкий оборванец с виду и вместе с тем, вероятно, самый богатый человек на острове. Стояла жара, глаза слепило от солнца, и пыльное марево плыло над площадью, покачиваясь над квадратиками цемента.

Зато в кафе царили приятная прохлада и тишина. Кристоф склонился над стойкой в глубине зала – линялая парусиновая панама заломлена на затылок, черные кудряшки спадают на лоб. Блеклые, скорее зеленые, нежели карие, глаза, исподлобья уставились на Раймонда.

– Alors. Raconte. – Излюбленные словечки Кристофа – давай, значит, рассказывай. Сам то он знал толк в этом деле, никто на острове не умел так лихо работать языком.

– Да что тут говорить… «Оливия» привязана у берега.

Как и всегда, прежде чем Кристоф возьмется за дело, будут бесконечные хождения и разговоры, дабы собраться с духом, крепеж кусков каната, собирание древесины для роульсов, состоится оживленный спор насчет того, как проделать все наилучшим образом, а затем они поплюют на руки, пообещают друг другу хорошенько выпить, как только судно вытащат из воды, и примутся тянуть.