Эта живая сценка с шумными советами, критикой и изрядной долей ругани привлекала зевак, каковых тоже, на полудобровольных началах, приобщили к работе. Гиппокампо, молодой и немногословный, в рубахе из клетчатой шотландки, вязаной шапке и высоких морских сапогах, не обделенный ни умом, ни силой – и то и другое пришлось весьма кстати, – помогал больше всех. Наконец мокрую «Оливию», с облепленными густой сетью водорослей винтом и рамой руля, водрузили на спусковые салазки. Изрядно взмокшие труженики удалились в «Эскаль» пропустить стаканчик, а то и два. Обратно с Раймондом вернулся один Кристоф, обещавший помочь ему красить. На солнцепеке деревянный корпус, год пробывший под водой, высыхал частями. С того борта, что оставался в тени, на цемент натекли небольшие лужицы. Раймонд подлез под выпуклый бок и, открыв складной нож, принялся скоблить осклизлое, покрытое водорослями дерево.
– Прошлогодняя краска, похоже, до сих пор неплохо держится, и все таки мы вовремя вытащили красавицу.
Кулак Кристофа бесцеремонно постучал по ближайшей доске.
– Старое доброе судно – тот, кто его строил, свое дело знал. И сколько ж твоей «Оливии» годков?
– Построена в 1899 м. Вот и считай.
– И дерево до сих пор держится?
– Конечно. Посмотри на толщину. А видел бы ты шпангоуты изнутри! Настоящие яблоневые стволы, точь в точь такие, какими росли.
Кристоф стал пристально вглядываться, наклонившись вперед, потом присел на корточки и ловко изогнулся, стараясь подобраться поближе к доскам над килем.
– А что за балласт?
– Железобетон. А раньше был свинцовый. Я думаю, это хитроумный ублюдок в Португалии им поживился. Прикинь, сколько стоит такая уйма свинца!
– А воды тебе много приходится откачивать?
– Ну, вода в нее, конечно, просачивается, да не слишком много. С этими старыми судами всегда так. Я избавляюсь от нее примерно раз в десять дней.
– Гм.
Кристоф неспешно открыл нож, выбрал точку над самой головой и легонько ткнул лезвием в дерево. Оно вошло с легкостью и внезапностью, поразившими Раймонда. Большая коричневая рука, мягкая и сморщенная, как старая кожаная перчатка, легонько похлопала по доске, ковырнула ногтем большого пальца, точно лопатой, и осторожно вытащила нож. Тонкая струйка воды полилась, как кровь из раны.
Раймонд в панике забрался под балку, покрытую облупленной краской, и попробовал ее собственным ножом в разных местах. Он наносил удары снова и снова, как будто мстил коварным изогнутым доскам, таким прочным на вид и такой изящной формы. Но его нож всякий раз натыкался на сопротивление плотной, старой, просоленной древесины – острие едва проникало внутрь.
– О Матерь Божья…
Кристоф сделал множество аккуратных надрезов, словно белошвейка, прикалывающая материал к бумажному узору. Вода по прежнему тихо сочилась, капая с киля на высушенный солнцем бетон.
– Гм, – снова хмыкнул Кристоф. – Похоже, в длину будет около метра.
– А в ширину сколько? – Раймонду страшно захотелось выпить.
– Пожалуй, сантиметров сорок. Для куска сыра явно великовато.
– Настолько гнилое?
– Чистый камамбер.
– Давай ка попробуем с другого борта.
Во всех остальных местах дерево было прочным.
Кристоф со вздохом поднялся и сунул нож в карман, после того как тщательно вытер лезвие о штаны. На ткани осталось немного зеленой слизи от водорослей. Новое пятно воды уже высыхало.
– Вот тебе и шестьдесят с гаком, – сочувственно пробормотал Кристоф.
– Но… такое дерево и сотню лет будет целехонько, если до него не доберется древесный червь.
– Pardi.
– Тогда каким образом?..
– А кто его знает? Ее когда нибудь латали?
Раймонд вдруг осознал, что в его памяти есть дыра, и она разверзлась перед ним так стремительно, что голова пошла кругом. |