«Куда ни взгляни – слабоумные болваны, пьяные кутилы, неверные слуги, продувные трактирщики, сволочи вымогатели и мужеубийцы, так почему же я не могу по‑христиански принять отверженную, которая на дне отчаяния и нищеты целует мой портрет, находя в этом хоть какую‑то тень утешения!»

Улыбнувшись, он протянул руку Богемской Лизе:

– Садись, Лизинка! Устраивайся поудобней. Успокойся и не плачь. Ведь я рад! Действительно! От всего сердца! И вообще, теперь все будет по‑иному. Я больше не могу видеть, как ты голодаешь и гибнешь в нужде. И какое мне дело до других!

– Флугбайль! Тадеуш, Тад… Тадеуш! – вскрикнула старуха и зажала уши. – Не говори так, Тадеуш! Не своди меня с ума. Безумие шествует по улицам. Средь бела дня. Оно уже охватило всех. Но не меня. Будем держаться вместе, Тадеуш! Сейчас мне необходимо сохранять ясный рассудок. Дело идет о жизни и смерти. Ты должен бежать! Сегодня. Сейчас же! – Она прислушалась к доносившимся с площади звукам. – Ты слышишь это? Они идут! Живо! Прячься! Слышишь барабанный бой? Вот! И снова! Жижка! Ян Жижка из Троцнова! Зрцадло! Дьявол! Он закололся. А они содрали с него кожу. У меня! В моей комнате! Он так хотел. И натянули на барабан. Это сделал дубильщик Гавлик. Он идет впереди и бьет в барабан. Разверзлись адские врата. Канавы снова наполнились кровью. Борживой – король. Отакар Борживой. – Простирая руки, она застыла, словно видела сквозь стены. – Они убьют тебя, Тадеуш. Дворянство уже бежало. Сегодня ночью. Неужели все тебя забыли? Они уничтожают все, имеющее отношение к дворянству. Я видела одного. Став не колени, он пил струившуюся в канаве кровь. Вот! Вот! Прибыли солдаты! Солда… – И она рухнула в беспамятстве.

Флугбайль поднял ее и уложил на ворох одежды. Ужас охватил его.

Старуха тут же пришла в себя:

– Барабан из человеческой кожи! Спрячься, Тадеуш, ты не должен погибнуть! Спрячься…

Он прикрыл ей ладонью рот:

– Тебе лучше сейчас помолчать, Лизинка! Слышишь! Делай, что я скажу. Ты же знаешь, я врач и лучше тебя разбираюсь, что к чему. Я принесу вина и чего‑нибудь поесть. – Он огляделся. – Господи, мне бы только брюки! Это сейчас пройдет. У тебя в голове помутилось от голода, Лизинка!

Старуха вырвалась и, сжимая кулаки, заставила себя говорить как можно спокойнее:

– Нет, Тадеуш, это у тебя помутилось в голове. Я не сумасшедшая. Все сказанное мною – правда. До последнего слова. Конечно, они пока внизу, на Вальдштейн‑ской площади; люди в страхе бросают из окон мебель, пытаясь преградить им путь. Кое‑кто из преданных своим господам смельчаков оказывает сопротивление, строит баррикады; ими предводительствует Молла Осман, татарин принца Рогана. Но в любой момент Градчаны могут взлететь на воздух: бунтовщики все заминировали. Я это знаю от рабочих.

По старой профессиональной привычке он пощупал ее лоб.

«Она надела чистый платок, – отметил он про себя. – Бог мой, даже голову вымыла».

Поняв, что он все еще принимает ее слова за лихорадочный бред, она задумалась – во что бы то ни стало надо заставить его поверить ей.

– Способен ты хоть одну минуту выслушать меня серьезно, Тадеуш? Я сюда пришла, чтобы предупредить тебя. Ты должен сейчас же бежать! Каким угодно способом. Появление их здесь, наверху, на Градской площади, – вопрос лишь нескольких часов. Прежде всего они собираются разграбить сокровищницу и Собор. Ни единой секунды ты не можешь быть больше уверен, что останешься жив, понимаешь ты это?

– Ну успокойся, Лизинка, – твердил в полном смятении императорский лейб‑медик. – Самое большее через час войска будут здесь. Что ты! В наше время такое сумасбродство? Ну хорошо, хорошо, я верю, может быть, там внизу – в «свете», в Праге – действительно все так плохо.