– Мне кажется, почтеннейшая, вы воспринимаете все это чересчур мрачно, – бодро затараторил императорский лейб‑медик. – Возможно, я смогу прояснить это дело. На Градчанах существует легенда о кладе, якобы скрытом во дворце Моржины, а дворец занимаете сейчас вы; видимо, этот клад они и собирались раскопать.

Графиня ничего не ответила – огляделась, сверкнув своими черными глазами.

Возникла продолжительная пауза.

– Флугбайль! – вырвалось у нее наконец. – Флугбайль!

– К вашим услугам, сударыня!

– Флугбайль, скажите: если спустя многие годы раскопать мертвое тело, могут ли при этом появиться из земли… мухи?

– Му‑мухи?

– Да. Тучами.

Лейб‑медик заставил себя успокоиться, отвернувшись к стене, чтобы Заградка не увидела отвращения на его лице.

– Мухи, графиня, могут появиться только от свежего трупа. Уже через несколько недель тело лежащего в земле покойника истлевает, – глухо сказал он.

Графиня на несколько минут задумалась, сохраняя совершенную неподвижность. Полностью закоченела.

Потом встала, направилась к дверям и еще раз обернулась:

– Вы это наверное знаете, Флугбайль?

– Это абсолютно точно, я не могу ошибиться.

– Прелестно… Адье, Флугбайль!

– Целую ручку, лю‑любезнейшая, – едва выдавил императорский лейб‑медик.

Шаги старой дамы стихли в каменной прихожей.

Императорский лейб‑медик смахнул со лба пот: «Призраки моей жизни прощаются со мной!.. Ужасно! Ужасно! Сплошь безумие и преступления. И это город, которому я отдал свою юность! А я ничего не видел и не слышал. Был слеп и глух».

Он яростно зазвонил.

– Мои брюки! К дьяволу, почему не несут мои брюки?

Пришлось вылезть из постели и в одной рубашке бежать к лестничным перилам. Все как вымерло.

– Ладислав! Ла‑дис‑лав! Никакого движения.

«Экономка, кажется, в самом деле сбежала. И Ладислав туда же! Проклятый осел! Могу об заклад побиться, что он этого Брабеца уже до смерти забил».

Открыл окно.

На замковой площади ни души.

Смотреть в телескоп не имело смысла: конец трубы был прикрыт крышечкой, а «Его превосходительство», разумеется, не мог в полуголом виде выйти на балкон и снять ее.

Но даже невооруженным глазом он видел кишевшие людьми мосты.

«Проклятая глупость! Делать нечего, придется распаковывать чемоданы!»

Лейб‑медик рискнул приблизиться к одному из кожаных чудовищ и даже открыть ему пасть, как в свое время блаженный Андрокл льву; на него хлынул поток галстуков, сапог, перчаток и чулок. Но только не брюк.

Второй саквояж вывернул свою душу в виде смятых резиновых плащей, нашпигованных щетками и гребешками, а потом, как‑то опустошенно вздохнув, бессильно опал.

Следующий уже почти переварил свое содержимое с помощью красноватой жидкости, которую самостоятельно сумел извлечь из флаконов с зубным эликсиром.

Едва лишь Пингвин положил руку на замок одного из коробов такой еще совсем недавно импозантной наружности, как в его брюхе что‑то ободряюще застрекотало, – однако это был всего лишь заботливо упакованный будильник, полузадушенный в тесных объятиях бесчисленных подушечек и влажных полотенец; теперь, вырвавшись на свободу, он жизнерадостно, как жаворонок, запел свой трескучий утренний гимн.

Комната стала вскоре походить на арену ведьмовского шабаша, как при инвентарной описи у Титца или Вертхейма.

С крошечного островка, затерявшегося среди вулканических нагромождений, Пингвин, вытянув шею, оглядывал свои новые владения, сотворенные плутонической энергией его собственных рук.

Гневными очами взирал он на недосягаемую кровать; его сжигало страстное желание завладеть своим карманным хронометром, дабы установить точное время суток.