— Я хочу это знать,— повторяла она,— хочу знать, почему вы вспомнили обо мне.

— Я хотел сделать это уже давно,— ответил Бертлеф, не переставая глядеть ей в глаза.

— Но почему вы сделали это именно сегодня?

— Потому что всему свое время. И друг пришел сегодня.

Слова эти звучали загадочно, но Ружена чувствовала, что они искренни. Ее положение сегодня стало и вправду столь невыносимо безысходным, что должно было что-то произойти.

— Да,— задумчиво сказала она,— сегодня был особенный день.

— Вы же сами знаете, что я пришел вовремя,— сказал Бертлеф бархатным голосом.

Ружену охватило неясное и бесконечно сладкое чувство облегчения: если Бертлеф появился именно сегодня, значит, все, что происходит, предрешено кем-то, и она может свободно вздохнуть и отдаться этой высшей силе.

— Да, вы пришли и впрямь вовремя,— сказала она.

— Я знаю.

И все-таки здесь было что-то, чего она не понимала:

— Но почему? Почему вы пришли ко мне?

— Потому что я люблю вас.

Слово «люблю» прозвучало совсем тихо, но комната внезапно наполнилась им. И ее голос стал тихим:

— Вы меня любите?

— Да, я люблю вас.

И Франтишек и Клима уже говорили ей это слово, но только сегодня она осознала его таким, каково оно на самом деле, когда приходит нежданно-негаданно и совсем обнаженным. Оно вошло сюда, словно чудо. Оно было совершенно необъяснимым, но казалось ей тем реальнее, ибо основные вещи на свете существуют вне всяких объяснений и поводов — они сами себе причина.

— Правда? — спросила она. И ее голос, обычно слишком громкий, сейчас звучал шепотом.

— Правда.

— Я ведь совершенно обыкновенная девушка.

— Нет, вы необыкновенная.

— Обыкновенная.

— Вы красивая.

— Нет, некрасивая.

— Вы нежная.

— Нет,— качала она головой.

— От вас исходит ласка и доброта.

— Нет, нет, нет,— качала она головой.

— Я знаю, какая вы. Я знаю это лучше вас.

— Вы ничего не знаете.

— Знаю.

Доверие, излучаемое глазами Бертлефа, было точно чудодейственная купель, и Ружена мечтала только о том, чтобы этот взгляд омывал ее и ласкал как можно дольше.

— Я правда такая?

— Правда. Я это знаю.

Это было прекрасно до головокружения: она чувствовала, что в его глазах она была тонкой, нежной, чистой: она чувствовала себя благородной, как королева. Вдруг ощутила себя будто сотканной из меда и душистых трав. Она стала для самой себя до влюбленности приятной. (Боже, ведь с ней никогда не случалось такого: быть для самой себя так сладостно приятной!)

— Но вы же правда меня не знаете,— неустанно повторяла она.

— Я знаю вас давно. Я давно смотрю на вас, но вы о том и не ведаете. Я знаю вас наизусть,— говорил он, пальцами касаясь ее лица.— Ваш нос, вашу улыбку, едва обозначенную, ваши волосы…

А потом он начал расстегивать ей платье, она не сопротивлялась, только смотрела в его глаза, завороженная взглядом, который обступал ее как вода, сладкая вода. Она сидела против него с обнаженной грудью, наливавшейся под его взором, и жаждала, чтобы он смотрел на нее и осыпал восторгами. Все ее тело повернулось к его глазам, как подсолнух к солнцу.

Они сидели в комнате Якуба, Ольга что-то рассказывала, а Якуб убеждал себя, что пока есть еще время. Он может еще раз пойти в дом Маркса и, если девушки там не застанет, побеспокоить Бертлефа в соседних апартаментах и спросить о ней.