В назначенный день я захватил с собой членский билет ПОРП и отправился на встречу. Память, случается, подводит, но иногда воспроизводит события с мельчайшими подробностями. Точной даты не помню, но знаю, что был октябрь и день стоял солнечный. После проверки документов на проходной я поднялся на второй этаж и вошел в просторную комнату с высоким потолком. Махеек сидел за столом, я сел напротив. За окном было еще светло, так что могло быть часа четыре дня. Я подтвердил обещание написать «что-нибудь», а потом достал партбилет, положил его на стол и сказал:

— Вот вам мой билет.

Он не удивился. Кажется, был с похмелья. Взял билет и тупо на него посмотрел.

— Ну, я хотел бы выйти из партии, — пояснил я.

— А может, еще передумаете? — спросил Махеек без особой уверенности.

— Э-э-э, нет.

Махеек одной рукой выдвинул ящик, другой — положил в него мой билет и закрыл ящик. Я не верил собственным глазам. Это было все.

— Пишите этот ваш репортаж.

Я вышел пьяный от счастья.

Как следовало понимать Владислава Махеека? Проявил минутную слабость? А может, я для него был всего лишь интеллигентом, неплохо пишущим, но никакой ценности для партии не представляющим? Это меня не удивило бы — между нами лежало море непонимания. Так или иначе, загадка осталась загадкой.

Итак, ПОРП исчезла из моей жизни. Но мне напомнили о ней самым неожиданным образом… Соединенные Штаты Америки. Когда после всех перипетий — уже после получения во Франции политического убежища, после обмена, далеко не сразу, эмигрантского паспорта на нормальный, французский, — я решил поехать в Америку, то с удивлением узнал, что мне требуется специальное разрешение на въезд. Не помогло даже ходатайство американского посольства во Франции. Клеймо принадлежности к тоталитарной партии осталось на мне навсегда, несмотря на то, что я из партии вышел. Даже сифилис и туберкулез простительны — от них можно излечиться, но принадлежность к тоталитарной партии — нет. И вопреки тому, чего следовало бы от меня ожидать, — мне это очень понравилось.

Коротко о дальнейшем

Мария Обремба, моя жена и друг, прожив еще десять лет, внезапно скончалась в годовщину нашей свадьбы, 31 октября 1969 года. Причина — скоротечный рак. От первого симптома до кончины прошло всего восемнадцать дней. Ее похоронили в Западном Берлине, а позже, благодаря хлопотам ее сестры и с моего согласия, перезахоронили в Катовице.

Когда еще в Варшаве я сообщил ей о своем намерении вместе уехать на Запад и там остаться — а мы тогда не знали, какое будущее нас ждет, — она сказала:

— Лучше драить полы там, чем оставаться тут.

Добавлю, что это было через два с половиной года после нашего переезда в Варшаву и, благодаря моей карьере, мы ни в чем не нуждались.

Мы уехали из Польши 8 июня 1963 года, якобы чтобы провести отпуск на западном берегу Лигурийского моря, но возвращаться не собирались — решили остаться в одной из европейских стран. Пять летя торговался с властями Народной Польши, настаивая на своем, пока наконец, устав от их жульнических уловок, не попросил убежища во Франции. В этом мне помогло участие Польши во вторжении в Чехословакию в рамках Варшавского договора.

В октябре 1987 года в Париже я женился второй раз — на Сусане Осорио.