А за что? Ведь ничего плохого она не сделала. О боги, во имя нашей любви…»
Утром Идона осталась сидеть у входа в пещеру, в ее глазах уже не пылала вчерашняя уверенность, она сникла, бессильно опустила плечи. Сизиф взглянул на ее бледное печальное личико, и тут в нем поднялась такая могучая волна любви и силы, что он понял: сейчас он или пробьет стену, или размозжит об нее голову! Он превратился в стальной таран, перед которым любая стена — не стена. Вероятно, Идона почувствовала это, она встала и радостно воскликнула:
— Ты победишь, Сизиф!
Грохот потряс все окрест — рухнули близлежащие скалы, разверзлись новые бездны, и Сизиф, падая, успел подумать: свершилось!.. Ему хотелось кричать, плакать, хотелось увидеть чудо своей победы, но перед глазами сверкали зеленые молнии, в ушах звенело, сердце чуть не выпрыгивало из груди, вот оно само превратилось в камень и покатилось вниз… Да, он ясно услышал, как скатывалось его грохочущее сердце… Открыв наконец глаза, он увидел камень, остановившийся на своем обычном месте — среди долины… Сизиф не помнил, ни как встал, ни как поплелся вниз: проходя мимо Идоны, он опустил глаза, чтобы не встретить ее разочарованного взгляда.
— Я сделал больше, чем мог, — виновато прошептал он.
— Больше, чем мог? — вскинулась она. — Вот, значит, какова твоя любовь, как мало она может!.. Любящий мужчина упал бы замертво или добился своего. А ты плетешься после проигранной битвы и еще не стыдишься хвастаться! Где твоя гордость? И не смей подходить ко мне, — отскочила она, когда Сизиф хотел погладить ее плечо, чтобы успокоить, — не смей прикасаться, пока не докажешь своей любви!
Ночь он провел под открытым небом, а наутро вновь вступил в единоборство со стеной, однако прежних сил уже не было. И каждый раз, спускаясь вниз, он встречал полный досады и разочарования взгляд любимой. Теперь он не знал, что тяжелее: толкать в гору камень, чтобы в очередной раз упереться в стену, или спускаться в долину и встречать презрение и отвращение Идоны. Она перестала расчесывать волосы и натираться ароматными маслами: стоит ли, говорила она, стараться ради мужчины, который на поверку вовсе никакой не мужчина? Растрепанная, как фурия, в грязном хитоне, некрасиво растопырив ноги, сидела она возле пещеры и подыскивала «ласковые» словечки, чтобы одарить ими возвращающегося с горы Сизифа:
— Ничтожество… Размазня… Слабак…
«О боги, боги, устами этой женщины вы сулили мне небо, а я получил еще один ад в аду!» — мысленно стенал Сизиф; вслух же не смел и пикнуть, даже поморщиться в ответ на ее оскорбления: дай ей только повод — без соли съест! Ах, каким беззаботным, чуть ли не счастливым представлялось ему теперь недавнее одиночество, как славно ладил он с камнем, как приятно было вечерком, после трудов праведных, утирая едкий пот, отправляться на заслуженный отдых… Никто ни в чем не упрекал его — наоборот, у него самого были претензии к богам!.. Эх, совсем не такая уж скверная жизнь… золотые деньки!
Однажды ночью осмелился он проникнуть в пещеру.
— Ты же сама утверждала, что любишь меня именно за бесплодный мой труд… что жаждешь разделить со мной бремя проклятия… что жалеешь меня…
Но она была неумолима и холодна, как невидимая стена:
— Да, я жалела тебя, а теперь мне себя жалко! Разве ты проявил ко мне хоть капельку сочувствия? Все делаешь для того, чтобы я ничего не имела и ничего не видела, кроме этой проклятой горы и — ха! — мужа-раба!
— А наша любовь? — Близость ее тела возбуждала Сизифа, он потянулся к женщине.
— Пошел прочь! От тебя мерзко пахнет потом, рабским потом! — высокомерно оттолкнула его Идона. |