А теперь? Теперь, братцы, когда таких, как я, трезвенников считанные единицы остались, мы на вес золота. Званые вечера без нас проваливаются, свадьбы разлаживаются, именины в поминки превращаются!

Возьмем, к примеру, вчерашний день. Приплелся я на юбилей. Опоздал, грешным делом. Сажусь. Скорее даже не сажусь, а этак вьюном втираюсь между двумя представительными дамами. Стол широкий, длинный, что твоя взлетная полоса. Гостей видимо-невидимо. Все хозяину нужны, все полезны: профессора, кассиры, столяры… Но нету за столом единства. Полный разнобой — скучные, по сторонам озираются, зевки ладонями прикрывают. И чарка не помогает. Хозяин из кожи вон лезет, пытается общий разговор завязать, и так и этак приступает — нет контакта, хоть плачь!

И тут он громко обращается ко мне:

— Почему это вы не пьете?

Я вздрагиваю, что-то себе под нос бормочу. И тут начинается!

— В самом деле! Рюмка даже не тронута! — всплескивает руками одна из моих тучных соседок.

— Если вы так, то и я не стану пить! — грозит другая.

— Этого еще не хватало! — в отчаянии восклицает хозяйка.

Стол ожил, пришел в движение.

— Вы непременно должны выпить!

— От одной еще никто не умирал!

— Надо уважать хозяев!

— Терпеть не могу этих ханжей, — ворчит красноносый тип. — Не пью, не пью, а сам-то втихаря из горлышка хлещет!

Гости подмигивают друг другу, перекидываются понимающими улыбочками, чувствую, сколачивают против меня единый фронт.

А соседка справа жмет мне коленку и шепчет:

— Ах, какой вы эгоист… Ну, выпейте! Ну, ради меня!

Другая командует генеральским басом:

— Вперед — марш! — и в один глоток опоражнивает бокал.

А я креплюсь, только бородой мотаю.

— Что же это такое? — орет через стол хозяин.

— Влить силком! — требует красноносый.

— Может, цирроз у него? — робко жалеет кто-то.

— Какой еще цирроз! — взрываюсь я. — Не пью, и все!

Тут все застолье просто в бешенство приходит от моей наглости. Лица краснеют, глаза искры мечут, сотрапезники вместе со стульями надвигаются на меня, как страшилища из фильма ужасов. Вот-вот схватят, в порошок сотрут.

— Ну, ну! — отбиваюсь я. — Ладно уж! Только первую и последнюю!

— Ура! — гремит стол.

Поднимаю рюмку и медленно ставлю обратно — уже пустую.

— Он же за воротник вылил! — визжат обе толстухи, зажав меня своими телесами, — пальцем не шевельнешь.

Ох, пришел мой последний час! Гул, звон, жужжание, как в осином гнезде. Обступили со всех сторон, тянутся с рюмками, фужерами, бутылками, умоляют, требуют, кулаками грозят, щиплют. А одна врачиха даже на колени упала, ноги мне обнимает…

— Я тоже не пью, тоже! — не может скрыть зависти какой-то самозванец. — Вот! Вот! — И выплескивает из бутылки прямо на телевизор.

Лей сколько влезет! Кому ты нужен! Стол уже поет про чижика-пыжика, который на Фонтанке водку пил. Поет и коварно на меня поглядывает. Раз — кто-то обхватил меня сзади и уже раздирает челюсти, как лошади, и опрокидывает рюмку прямо в пищевод. Ах, гады! Вскакиваю, как ужаленный, кашляю, слезами обливаюсь, задыхаюсь… Все вопят, женщины ароматными платочками подбородок мне утирают, красноносый выдает анекдотец про пьяницу, отдавшего концы от глотка лимонада… Шум, смех…

— Братцы! — спохватывается кто-то.