— Их у нее пока лишь двадцать пять штук, но зато чистошерстяные! — Чюрлис хотел было для доказательства выдернуть ниточку, да не успел: рука жены выдернула его из чулана за шиворот.

— Осел, — бросила она. — Брехун!

Наверно, хотела сказать: еще так мало сделано, а ты уже хвастаешь, нескромно! Так что недостатка в самокритике ни у него, ни у нее не было. Да… Это семейство владело такой могучей движущей силой современности, что я испугалась, как бы и меня не выдвинула она из дома.

— Вы настоящие чемпионы хобби! — льстиво пропела я.

— Мы? — скривилась жена Чюрлиса, словно перечное зернышко раскусила. — Что мы! Оборванцы мы, а не чемпионы. Кое-кто вон…

— Кое-кто, — бросился помогать ей провинившийся Чюрлис, — кое-кто одни бриллианты ручной огранки коллекционирует!..

— А кое-кто… — снова пырнула его в бок жена.

— А кое-кто только собольи шкурки… только платиновые кольца!..

— Что мы! — повторила жена и, затащив меня на кухню, налила чаю в лопнувший шестикопеечный стакан.

Прихлебывая чай, я поинтересовалась, что они думают о коллекционерах почтовых марок, автографов, спичечных этикеток и открыток.

Чюрлис снисходительно усмехнулся — как старый антиквар, рассматривающий сквозь лупу дешевенький пустячок.

— А что… пусть себе, такие тоже нужны… — великодушно махнул он рукой.

— А вы? — спросила меня его супруга. — Что собираете вы?

— Я… я собираю раковины, — призналась я.

Они переглянулись с едва скрываемой иронией.

— То есть, — поправилась я, — то есть раковины с жемчужинами…

— О! — хозяева приятно удивились. — И… много собрали?

Я со значением приложила палец к губам.

— Ах, так… Да-да… — понимающе кивнула мне хозяйка и любезно предложила: — Не выпьете ли арабского кофе из мейсеновской чашечки?

Я выпила, а вернувшись домой, рассыпала нитку искусственного жемчуга и вложила в каждую раковину по розовому стеклянному шарику — все как-то ближе к тому, настоящему хобби…

ЗАЩИТА

Соискатель Пукас скромненько сидел в уголке, пытаясь скрыть волнение, но пылающая шея выдавала его — он слушал выступление первого оппонента. Зал был битком набит коллегами, родственниками, знакомыми — приглашенными и явившимися без приглашения. В первом ряду восседали две расфуфыренные, как куклы, дочки Пукаса; жена осталась дома накрывать на стол. В воздухе плавал сладковатый аромат роз, то там, то тут шуршал целлофан, в который были завернуты букеты, а в дальнем углу высилось острие огромного медного подсвечника — дар коллег восходящему научному светилу.

Оппонент, привычно расположившись на трибуне, медленно перечислял положительные качества диссертации, кропотливость, аккуратность и научную добросовестность автора, отмечал обилие собранного им материала. Затем, пробормотав мимоходом об отдельных несущественных недостатках ценного научного труда, он снова принялся смаковать его несомненные достоинства…

Еще сладостнее запахли розы, еще громче зашуршал целлофан, еще выше вознеслось сверкающее острие подсвечника. Пукас, потупив взор, записывал замечания оппонента, а в голове проносились тревожные мысли:

«Всего двадцать один стул!.. Единственная индюшка!.. Две уточки третьей категории… Скандал!.