— Что?! К тебе? В сад? Я?! — не верит, своим ушам приятель. — Разумеется, я рад, благодарен, всеми четырьмя за… Но… как раз подвернул лодыжку, чтоб ее!

Садовод уныло заверяет, что нуждается только в его моральной помощи, и пересказывает своими словами афоризм Экзюпери.

Приятель еще больше пугается и признается, что лодыжка у него не подвернута, а раздроблена.

— Ясно, ясно, — обрывает его садовод. — Поспеши!

И приятель приезжает. На всякий случай его лодыжка обмотана носовым платком, а в руках — ничего: он как бы подчеркивает свое бескорыстие — ни авосек, ни рюкзака… Однако внутренний карман пиджака подозрительно вспух, и доносящееся из него шуршание свидетельствует, что туда затолканы два бумажных продуктовых пакета.

Садовод встречает приятеля крепким, крестьянским рукопожатием. Услыхав шуршание, он отдергивает руку и подозрительно всматривается в оттопыренный лацкан пиджака приятеля. Гость замирает и даже перестает дышать.

— Пошли, — подталкивает его успокоившийся хозяин, — в мою фазенду.

Тут наступает первое прекрасное мгновение в его унылой, отшельнической жизни.

— Бобы, — торжественно протягивает он руку в сторону изгороди.

— Бобы? — считает нужным удивиться гость. Он наконец понимает, что от него требуется. — Это же надо! Бобы! Кто бы мог подумать!

Садовод снисходительно улыбается.

— Моя собственная разновидность, — словно нехотя объясняет он. — Кое-какие отличия от обычных среднеевропейских: у моих стебель короче и тоньше, зато стручок больше, поплоше и круче выгнут. Если хорошенько всмотреться — напоминает турецкий ятаган.

— Ух ты! — ахает гость. — Можно попробовать?

— Пробуй, — милостиво разрешает хозяин фазенды и, едва не теряя сознания, видит, что гость вместе со стручком выдирает весь стебель!

— И в самом деле… что-то мусульманское… — хвалит приятель, раскусив боб и быстро выплюнув его.

— А это укроп, — торопится отвести гостя от бобов хозяин.

— Укроп? Да брось ты! Я думал — хвощ. Или полынь… Ух! Оказывается — укроп! Откуда он у тебя? Из какого-нибудь Восточного Пакистана?

Хозяин весело смеется. Это второе прекрасное мгновение в его жизни.

— Из какого Пакистана! Из матушкиной деревни. Правда, удобряю я его особым, секретным, то есть личным, способом…

— А, — только и может вымолвить приятель и пятится подальше от лично-секретного укропа.

— А это — тротуарные плитки, — постукивает хозяин каблуком по цементным квадратикам. — Я их на собственном горбу одиннадцать километров пер.

— И правда — плитки… Ох-ох-ох! А я-то думал… думал… — ничего не может придумать гость.

Так ничего не соображать и ахать суждено ему час или полтора:

— Дыня?! Ого! А я думал, поросенок лежит… Редиска? Поздняя? Ну и ну, совсем как ранняя!.