— Работать он не отказывается, — заметил Волынский. — А если обосновывает достоинства своего варианта, не вижу еще в этом плохого, в споре выясняется истина.

— Никаких нет споров. И мы с ним не спорим.

— То есть как не спорите, Иван Лукьяныч?

— Так. Не спорим — и все! Ибо нет никакого его варианта, а есть один вариант, разработанный нами с тобой и утвержденный министерством. О чем тут спорить? Надо выполнять — и только! А выполнять искренне, с душой он не хочет — здесь корень зла, в сотый раз тебе повторяю.

Волынский минуту раздумывал. Пинегин, сдвинув седые брови, наблюдал за ним.

— Ладно, — скапал Волынский. — В конце концов, это твое право — увольнять и перемещать своих работников в зависимости от обстановки и в интересах дела. Важно, чтобы не было нарушения законов или личной неприязни.

— Рад, что разобрался. Прямого нарушения законов нет, косвенного — тоже. И личной неприязнью не пахнет. А дело выиграет, если мы этого Шелопута, или Шелепу, отстраним от дела. Об этом можешь не беспокоиться. Значит, кончим на этом?

— Не совсем, Иван Лукьяныч, — ответил Волынский. — Я когда ехал сюда, подозревал, что разубедить тебя не удастся.

— Удивительная проницательность! Ну, и что ты надумал в предвидении того, что я от своего решения не откажусь?

Волынский спокойно ответил:

— Собираюсь взять его в горком партии, в промышленный отдел. Там у меня нужен толковый инженер. Шелепа к тому же — член пленума, сам ты голосовал за него на конференции.

Пинегин уставился на Волынского, потом рассмеялся:

— Здорово придумано! Удар по черепу! Значит, теперь мне придется встречаться с ним по три раза в неделю, согласовывать мероприятия. А вдруг он не захочет срабатываться со мною, я ведь такой, подлаживаться не буду, как тогда? На бюро горкома вынесете наши несогласия? Цирк, ей-богу!

И, не давая Волынскому ответить, снова становясь серьезным, Пинегин сказал:

— Ладно, бери в горком, если нравится, — твоя епархия. В чужие дела не мешаюсь: своих забот хватает. Но представляю, сколько же он теперь будет строчить на меня рапортов и докладов. И подписывать придется тебе!

— Не соглашусь с чем, не подпишу, — ответил Волынский.

9

Волынский от Пинегина возвратился в горком. В приемной его поджидал Шелепа.

— Зайдите ко мне, Олег Алексеевич, — пригласил Волынский.

— Ну как? — с тревогой спросил Шелепа. — Уломали Пинегина?

Волынский невесело улыбнулся:

— Такого уломаешь! Упрямее быка. Слушать ничего не хочет — не буду с ним работать — и все!

Волынский с сочувствием смотрел на опустившего голову Шелепу.

— Не горюйте, Олег Алексеевич. В горкоме вам тоже будет неплохо.

Шелепа хмуро ответил:

— Я инженер. Мое призвание — схемы и расчеты, ватман и калька. А в горкоме не чертежи — люди. Этот материал расчету не поддается, линиями в туши его не представишь, схемой не изобразишь.

Волынский ласково возразил:

— Я, как вам известно, тоже металлург, и не проектант — хозяйственник. В свое время не меньше вашего страшился переходить на партийную работу, не мыслил существования без конверторов и шахтных печей, без кранов и шлаковых тележек. А теперь не только привык, привязался к своей работе. И насчет человека вы зря: в туши его не изобразишь — верно, но расчету он поддается, вернее, не расчету — предвидению.

Шелепа со вздохом сказал:

— Конечно, ничего другого не остается, раз Пинегин отказывается оставить меня на комбинатской работе.