— Ну, рассказывай, что ты за революцию в металлургии замыслил?

Шелепа был красен и возбужден, голос его дрожал. Пинегин не удивился — кроме непосредственных помощников, общавшихся с ним каждый день, все посетители обычно волновались, это было важное событие — прием у начальника комбината, каждый понимал, что в результате, может быть, пятиминутной беседы произойдут события, меняющие строй жизни, — новые задания, новая работа, увольнение, повышение.

Шелепу Пинегин знал плохо. От Вертушина Пинегин слыхал, что работник Шелепа неплохой, но характера неуживчивого. Пинегин вглядывался в лицо Шелепы, лицо ему нравилось — открытое, смелое, упрямое, — обычно такие лица бывают у людей толковых и знающих себе цену.

— Я не подозревал, что слово «революция» может звучать осуждающе, — возразил Шелепа.

Пинегин засмеялся. Ему все больше нравился этот человек. И ответил он хорошо, только так и следовало отвечать.

— Смотря какая революция, в кавычках или без. Итак, что ты имеешь против нашего варианта? Ты ведь с этим ко мне пришел?

Шелепа, торопливо доставая из папки бумаги с расчетами, стал излагать свой проект. Он говорил о прогрессе современной промышленности, о том, что ей по плечу изготовление любых машин. Пора отказаться от варварской угольно-коксовой металлургии, не допускающей полной автоматизации агрегатов! Пора искать новых, прогрессивных методов переработки руд — вот чего он хочет. Надо написать в Госплан бумажку посолиднее, может, и в ЦК, пусть вынесут второе решение по реконструкции комбината, а там засесть за разработку нового проекта. Еще одно преимущество: основная работа падет на плечи центральных заводов, а им, в Заполярье, останется немного — монтировать привезенное высокопроизводительное оборудование на освоенном пятачке, не залезая дальше в тундру.

Пинегин добродушно покачивал головой, слушая Шелепу; тому показалось, что начальник комбината соглашается с его доводами. Потом Пинегин остановил Шелепу:

— Ладно, мысль твоя ясна. Теперь послушай меня. Фразы эти насчет прогресса и прочего — газ газетных передовиц; вот будешь писать новогоднюю статью в газету, там их рассыпь пощедрее.

— Вы отрицаете прогресс в технике? — изумился Шелепа.

— Не отрицаю, а не вижу в нем нового, — веско разъяснил Пинегин. — Что-то на моей жизни не было такого года, чтобы техника шла назад. Стало быть, можно без высоких оборотов — первое. Второе еще важнее, ибо существеннее. Ты утверждаешь, что это преимущество — взвалить трудности на чужого дядю, а себе оставить работешку полегче. Ну, а мне кажется: не преимущество, а недостаток. Трудности надо преодолевать, а не спихивать на соседа. Доказал бы, что всей стране станет легче, — иное дело. Но ведь этого нет, сам утверждаешь, что другим предприятиям придется трудно, облегчение будет только у нас. Пойти на это нельзя.

Шелепа пытался возразить, Пинегин опять прервал его:

— Я слушал тебя до конца, выслушай и ты. Самое важное у нас впереди.

Теперь он перешел к тому, о чем размышлял во время поездки на Имаргу. Он раскрывал душу «Варианта Пинегина», сокровенное в нем. Нет, дело не только в том, чтобы построить еще два-три завода, прибавить десяток кварталов в городе. Задача много шире. Они отвоевали для советского человека маленький уголок дикой природы, создали своеобразное предмостное укрепление па Крайнем Севере. Надо дальше потеснить природу, возродить к жизни обширные пространства этого неисчислимо богатого и невероятно трудного края. Заводы, которые сегодня построят, лет через пятьдесят будут, возможно, не нужны: устареют или выработают рудные запасы. Но край, освоенный ими, уже никогда не возвратится к первозданной дикости.