На каком-то участки погода, как это часто бывает на севере, внезапно переменилась. С гор хлынули темные тучи, свирепо завыл ветер, все вокруг пропало в снеговом тумане. Снег проникал сквозь щели кабины, заваливал кузов, залеплял стекло — разыгралась настоящая «черная» пурга. Василий Степанович, встревоженный, обернулся к Пинегину:

— Что будем делать, Иван Лукьянович? Идти боюсь, можно и заплутать и черт знает в какую яму про валиться. И стоять нельзя: занесет!

Пинегин усмехнулся:

— Ползи потихоньку, не пропадем. Это горный ветер, через часок кончится.

Пурга оборвалась так же внезапно, как и ринулась с гор. Стало теплее, свежий снег укутал землю, в нем торжествовало и пело солнце. Василий Степанович остановил вездеход.

— Большой перекур, ребята, — сказал он пассажирам в кузове. — Собирайте костер — печь картошку.

Пинегин вместе со всеми ломал ветки от карликовых берёз и лиственниц, но потом забыл о костре.

Тут был водораздел двух горных речушек, с голого плато на все стороны открывались просторы — все та же дикая, угрюмая, неласковая природа, горы, ущелья, древние диабазы вершин, чахоточные лески по склонам. Пинегин дышал глубоко и свободно, румянец покрыл его щеки — он смотрел на старый, миллионами лет создававшийся мир, но видел иной, тот, что ему придется в ближайшие годы создавать взамен этого.

— Иван Лукьяныч, картошка поспела! — крикнул Василий Степанович.

Пинегин присел возле завхоза. Василий Степанович вытаскивал прямо из жара картофелины, перебрасывал их с ладони на ладонь и кидал на газету. Пинегин залюбовался его движениями. Все, что ни делал этот невысокий крепкий человек, было красиво особой красотой осмысленности: ни одного лишнего движения, ни одного лишнего звука. Давняя дружба связывала Пинегина с его шофером. В первый послевоенный год Василий Степанович, работая на торговой базе, попался на «левой операции», «заработал» срок и был отправлен на Север. Пинегин взял его к себе еще заключенным и с тех пор не расставался с ним. Освободившись, Василий Степанович осел в Заполярье, завел семью, жил скромно и тихо, ничто не напоминало в нем прежнего мастера «левых операций».

— Как дорога? — спросил Пинегин, сдирая с картофелины румяную корку и отправляя ее в рот.

Василий Степанович ответил коротко:

— Дорога по-здешнему нормальная — ни к чертовой матери!

— Не горюй, Василий Степанович, лет через пять здесь пройдет шоссе, уже не на вездеходе, на велосипеде можно будет кататься.

— А к чему в этом климате кататься? Двенадцать месяцев зима, остальное — лето.

— Ну, на тебя климат не очень действует.

Предложи перебраться на материк, наверняка откажешься.

Василий Степанович возразил рассудительно:

— Да ведь почему, Иван Лукьяныч? Не климат вовсе. Зарплата здорово повышенная — раз. Условия бытовые неплохие — два. Ну, и кругом люди, само собой, очень хорошие люди, ничего не скажу — три. Вот что держит, а не эта зима с ее пургами, медведь их задери!

В разговор вступил старик завхоз:

— Не для человека эта земля. Кто здоровый, тот десяток лет здесь проскрипит. А навечно жить — заживо помирать.