— Не хотим сдаваться Яну Сапеге! Не сдадимся! Мы королю Жигмонту не слуги и его воеводе не подначальные!

В этом желании все сошлись воедино и тотчас же, по общему решению, начали готовить город к отпору и обороне против Сапеги…

В то же время бояре калужские сошлись на окончательное совещание о том, как им быть, — кому прямить и служить? Все — бояре, воеводы и казацкие атаманы — собрались в Приказной избе и положили из избы не выходить, пока не принято будет такое решение, к которому все охотно и добровольно приложат руку.

— Оспода бояре! — заговорил прежде других бывший благоприятель царика, Михайло Бутурлин. — Всем вам ведомо, что Бог послал царице нашей, Марине Юрьевне, сына, нареченного в память деда-царя Иваном. Царица только что с постели поднялась, от хворобы оправилась, стала всех нас, бояр, молить, чтобы мы немедля присягнули на верность царевичу Ивану…

— Какому царевичу? Где ты царевича выискал? Чего ты нас с толку сбиваешь! — закричали разом несколько голосов.

— Как же не царевичу? Коли царя Дмитрия сын? — с некоторою нерешительностью возразил Бутурлин.

— Глаза отвести нам хочешь! Нешто мы не знаем, каков был он царь? — загремели новые крики с разных концов.

— Царь ли, не царь ли, — мы того не ведаем… а как царю присягали ему — значит, и сын у него царевич! — попробовал было вступить Игнатий Михеев.

— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала! — громко крикнул один из калужских бояр. — Аль не знаем мы, каким обманом и изменным делом вы с Бутурлиным, да с Михаилом Салтыковым, да с Юрьем Мнишком тушинского вора за царя Дмитрия признали да всем пример показывали на обман да на смуту!

— Молчать! Кто смеет так говорить? — зашумели приверженцы бывшего царика. — При жизни его небось пикнуть не смели, а как умер — все ободрились!

— Молчите вы, собаки! Пикнуть не смейте! — крикнуло огромное большинство собрания. — Спрячешь язык, как за всякое слово в Оке топят да тайной отравой поят!

— И кто у него, вора, заплечным мастером был: ты же, Мишка Бутурлин, да ты же, Игнашка Михеев.

Приверженцы царика попробовали было возражать и отругиваться; но в избе поднялся такой шум и гам, на них посыпались такие угрозы, что они должны были смолкнуть и не перечить большинству.

Когда шум поулегся, с лавки поднялся старый и почтенный боярин, Алексей Солнцев-Засекин, и сказав добродушно:

— Отцы родные! Криком да перекорами мы дела не решим… Ругайся хоть до третьих петухов, что толку? А коли по-Божьему-то судить, так вот что мне сдается: обманом весь свет пройдешь, да назад не оборотишься!..

— Верно! Верно! — послышалось со всех сторон. — Молчите… Не мешайте слушать!

— Вот так-то и с покойным царем тушинским… или какой он там был… не тем он будь помянут!.. Обманом и кровью начал — в зле живот свой положил… Не нам судить, его, и не о нем судить мы собрались, а о том: кому служить? Кому прямить? Кому крест целовать, душою не играючи, креста не ломаючи? Так ли, братцы?

— Так, так! — послышалось отовсюду.

— Ну, коли так, так я скажу, что на душе давно уж накипело! Пора нам всем за ум взяться — пора о Руси подумать! Пора от обману отстать и откреститься и грехи наши замолить… Не за грехи ли наши лютые вороги Русь православную, врозь несут? Не за грехи ли мы теперь, в канун великого праздника Рождества Христова, не в церкви Божией на молитву собрались, а в Приказной избе сидим; не благовеста в церковь ждем, а пушек Сапегиных… Где уж тут свой лоб перекрестить, как ворота бердышом окрестить собираешься…

— Верно!.