II

Вчера г. Б. написал, что Суриков не был за границей до самой смерти, – это неверно. Суриков несколько раз ездил в Европу и в разные места. В Венеции он даже увлекся до того, что написал «Карнавал». Любимой эпохой живописи были для него венецианцы – он обожал Тициана… И вот на нем, как на самобытном художнике – русском, национальном – с особой ясностью видно, что посылки за границу вредны для исключительных художественных дарований. Искусственно воспитанные эклектики (выражаясь вульгарно: хладные скопцы) как сыр в масле катаются по Европе, прибавляя многое множество консервов к своему легкому гербариуму чужих опытов. А живому темпераменту, обуреваемому реальной действительностью, нужен простор и новые формы. Разумеется, какой же художник не влюбится в Тициана?! И Суриков отдал ему дань восхищения. И что всего опаснее: художественные величины завоевывают нас без остатка. Чем глубже впечатление, тем ближе и ближе хочется художнику произвести то же.

Это всегда будет нечто вроде копии, – значит, слабее оригинала. И еще… О, беспощадность образца – другой уже не нужен миру. Ни Рафаэль, ни Рембрандт, ни Тициан, другой невозможен – он будет только хладный скопец, жалко, скромно и загадочно стоящий в стороне от истинного движения искусства. Это живой мертвец в искусстве. Вот почему академии – консерватории великих принципов искусства – всегда и везде производили только мертворожденных гомункулов.

Да, Суриков яркий пример самобытности. Вот его «Ермак, покоритель Сибири»…

…Впечатление от картины так неожиданно и могуче, что даже не приходит на ум разбирать эту копошащуюся массу со стороны техники, красок, рисунка. Все это уходит как никчемное, и зритель ошеломлен этой невидальщиной. Воображение его потрясено, и чем дальше, тем подвижнее становится живая каша существ, давящая друг друга. После и казаков, и Ермака отыщет зритель; начнет удивляться, на каких каюках-душегубках стоят и лежат эти молодцы; даже серьги в ушах некоторых героев заметны… И уж никогда не забудет этой живо были в этих рамках небылиц.

III

В заключение желательно определить в искусстве место и значение В.И.Сурикова, сделать ему характеристику. Теперь это очень, очень трудно, – время не такое. Вместо горячих жертвенников творцу от искренних сердец жрецов искусства закурились кучи навоза – кизяк… Кроме газов, от удушливости которых можно угореть, эти дымящиеся кучи производят такой едкий дым, что решительно ничего видеть не может человек с добрыми побуждениями, – наглядеться произведениями искусства и даже приобрести из виденного для воспоминания… Его, заплатившего за вход на выставку, как везде, приводят в некую неприглядную кладовую, где и на полу и по стенам досужие шутники-дворники наложили и накрепляли к стенам какие-то деревяшки, поленца, жестянки, даже коробочки от пудры, щетки от сапог с ваксой, вешалки для платья, обрезки цинковых листов; некоторые поленца и концы брусьев даже раскрасили в яркие цвета… Недоумевающий простак уже готов звать на помощь полицию, требует назад деньги; поднимается шум; смех переходит в нелестные эпитеты устроителей… Скандал. Заправилы поневоле должны спасать положение: они уверяют непочтенную публику в ее невежестве, – за границей за эти сверххудожества платят громадные суммы; в Москве некий чудак купил великолепный дворец, украшенный резьбою и позолотой блестящей эпохи Ренессанса и развесил по стенам эти гениальности, еще недоступные пониманию. Выставка носила загадочную цифру, вместо заглавия красовалась вывеска: 0,10.

Ах, не время смеяться, когда гениальный художник, еще не похороненный, лежит в гробу…

Я хотел определить Сурикова как художника. Извиняюсь за отступление. В искусстве, как в жизни человечества, установились два типа, два течения: эллинское и варварское.