Выслушивая подобные заявления, брат Гаспар почувствовал, что у него голова идет кругом. В довершение всего лангуст снова дал знать о себе.

— Значит, — сказал брат Гаспар, все еще не веря в то, что слышит, — значит, все равно? Я имею в виду, что все равно, какой материал следует использовать в пастырском послании?

— Конечно, все равно. Речь идет о пастырском послании бесстрастном и непонятном, как, впрочем, всегда было принято, так что я не понимаю, почему вы не перестаете удивляться моим словам. Или вы хотите сказать, что мы когда-либо отличались ясностью нашей аргументации?

— И какова же, — задал вполне логичный вопрос бедняга Гаспар, — цель подобного пастырского послания?

— Так вам до сих пор не ясно? Оценив сложившееся положение, мы пришли к выводу, что лучше, чтобы было понятно, что ничего не понятно. Не верите? Надо сбить с толку средства массовой информации, заставить их думать, что ничего серьезного не происходит. Послушайте, вы когда-нибудь дадите мне отдохнуть? Или хотите, чтобы я сам за вас все написал?

Гаспар повесил трубку, так и не разрешив сомнений, которые заставили его позвонить кардиналу. Бедняга чувствовал, что у него жар, усугублявшийся уже упоминавшимся кожным зудом и мучительно переваривавшимся проклятым лангустом. Нет, никогда в жизни он больше не станет их есть. Слишком много отростков.

С невыразимым отвращением он снова углубился в чтение папских энциклик, чтобы проникнуться языком, интонациями и стилем понтификов, а затем решил, что настал момент приступить к составлению послания, которое завтра радио разнесет по всему земному шару. Это бы еще ничего, но, к сожалению, в задачу брата Гаспара входило сочинить послание, которое не имело бы никакого отношения к реальному человеку из плоти и крови, рассуждать о сложных и запутанных богословских вопросах и напустить туману так, чтобы тот загадочным облаком проплыл перед глазами толпы верующих, которые, несомненно, стоит лишь начаться речи, примутся думать совсем о другом или, кто знает, дремать… К примеру, он вдруг задался вопросом, была ли Богородица неотъемлемой частью божества или всего лишь связующим звеном? Боже мой! Как все было по-мирски, поверхностно и лживо!

У меня едва хватает слов объяснить, как чувствовал себя бедняга Гаспар: он чувствовал себя бесчувственным и лишенным веры; опустошенным, грязным и безлюбым; он чувствовал себя чем-то внешним и нелепым по отношению к божественному творению: винтиком в механизме, задуманном сумасшедшим или идиотом; он чувствовал себя чуждым собственному прошлому и свершившимся выборам; он чувствовал себя лишенным привязанностей, беззащитным и бездушным, особенно когда жар заставлял его читать не слова, значившиеся на бумаге, а существовавшие только в отравленном воображении несчастного доминиканца: обращения к Сатане, чудовищные богохульства и нечистые мысли, подписанные префектом Священной конгрегации Джозефом Хакером; его бросало то в жар, то в холод, и он то, дрожа, укутывался одеялом, то скидывал его, чувствуя, что обливается потом.

«Спасения нет, нет…» — начал было писать он.

Поначалу бедный монах чувствовал себя в замешательстве, но уже через мгновение его пальцы начали снова тыкаться в клавиатуру, и слова стали возникать непроизвольно, сами по себе: «Возлюби свои собственные пути, а не пути Божии, возлюби свободу беглеца… Аз есмь Сатана». «Аз есмь Сатана», — и трепет охватил его, когда он перечитал эти слова и понял, кто находится рядом с ним.

— Аз есмь Сатана, — прошептал он.

— Ты звал меня, и вот я явился.

Кто лучше меня, кто лучше меня сможет помочь тебе, бедный Гаспар?

Ах, бедный Гаспар, но чего же ты хочешь? Спасения?

Спасения нет, и это очевидно.