Иван Степанович позвонил около полуночи, извинился за позднее вторжение и сообщил, что везёт Кратарангу, выписанного из больницы. Рита положила трубку и повернулась к Атахш:

    – Ну, девочка, готовься! Хозяин твой едет.

    Привыкшая к разумности суки, она всё равно вздрагивала, вот как теперь, когда этот разум в очередной раз себя проявлял. Атахш гибким движением взметнулась перед Ритой на «свечку», лизнула её в нос и устремилась к входной двери. И там замерла, глядя на замочную скважину, только чуть подрагивал пушистый обрезок хвоста. Сообразив, что она кого-то встречает, Чейз слез с тюфяка и встал рядом: мало ли, не вздумается ли кому обижать беззащитное существо? Маленькая Атахш, эта хрупкая скромница, разве сумеет она как следует за себя постоять?..

    Такими и увидел их Кратаранга, когда раздался звонок и Рита отперла дверь. В следующий миг Атахш с визгом бросилась ему на плечи, облизывая лицо. Чейз дёрнулся было к вошедшему, но узнал запах и остановился.

    Следом за Кратарангой в квартиру вошли Скудин и Гринберг. Евгений Додикович был подобран экипажем «Ландкрюзера» по дороге: он как раз оттрубил смену и, конечно, не мог не репатриироваться в собственный джип, особенно если учесть, что машиной правила Виринея. Обласкав любимицу, Кратаранга повернулся к майору Грину и сказал тоном некоторого упрёка:

    – Да. Она хорошо ухожена и сыта. Но мне было бы спокойнее, если бы ты сразу сказал, что оставил её у своей сестры.

    «Что?.. – Рита тщетно пыталась понять, о чём говорит хайратский царевич. – У какой-какой сестры?.. Кого?.. Где?..»

    Тут Джозеф, пожимавший Ивану Степановичу руку, обернулся, посмотрел на них и вдруг выдал:

    – А вы, people, [48] в самом деле точно с конкурса близнецов.

    Рита почувствовала, что впадает в окончательный ступор, Гринберг же, радуясь очередному приколу, схватил её за руку и потащил к зеркалу, мерцавшему по ту сторону вешалки. Зеркало было советским антиквариатом – без благородной патины, просто мутное, в жёлтых разводах некачественной амальгамы… Тем не менее хаханьки Евгения Додиковича вмиг прекратились, а Рита с оторопью поняла, что Кратаранга был прав. Они с Гринбергом были одного роста и одинакового сложения: он – обманчиво тщедушный, она – натурально субтильная. Из зеркальных глубин смотрели две идентичные физиономии. Одна принадлежала русской девушке с прямыми светлыми волосами, собранными в хвостик. Другая – классическому махрово-пархатому еврею. «Господи, что же это делается-то?..»

    – Едут в нью-йоркской подземке негр и еврей, – с ухмылкой прокомментировал Джозеф. – И вдруг еврей замечает, что негр читает газету на идиш. Он подсаживается к нему и шёпотом спрашивает: «Слушай, тебе таки мало, что ты негр?..»

    – Бабушка! – жалобно воззвала Рита. Её трясло и необъяснимо хотелось заплакать, нет, не оттого, что гипотетический родственник оказался не ко двору, просто в такой ситуации всякому станет не по себе. – Бабушка!..

    Увы, Ангелина Матвеевна ничего прояснить не смогла. Мимолётного дочкиного ухажёра она ни разу не видела. Зато доподлинно знала: у той не сохранилось ни единой его фотографии. Что характерно, звонить в Лугу ни бабушка, ни внучка не захотели.

    Одному Кратаранге не было дела до родственных переживаний.