Я искал их всю ночь и весь день, и часть второй ночи.

После двадцати миль осторожной езды я заметил, что горы стали выравниваться и снижаться по направлению к высоким каменистым плато. Путь стал легче для лошадей, их и моей. К середине первой ночи я был уже достаточно уверен в правильности направления и позволил себе несколько часов сна, лежа в неглубокой пещере. Их след вел на север, и это, как я заключил, не был путь к старому сожженному городу Эшкиру, который лежал к юго-западу от нас.

Западные высоты были желтыми, как козьи глаза, голыми и коварными, как рога, а северные склоны слегка зеленели скудными пастбищами. Вскоре я проехал мимо места недавнего привала, черные кострища, повсеместно лошадиный и людской навоз, взрытая и разоренная земля и обгорелые кости двух оленей, которых они зажарили. Очевидно, городские демоны нуждались в пище, вопреки россказням.

Я сам подкрепился холодным жареным зайцем, которого подстрелил на рассвете и чуть не сжег, спеша продолжать путь.

План мой, когда я их настигну, был очень прост. Я собирался прокрасться ночью в их лагерь и отвязать лошадей, поднять людей дагкта, которых они захватили. Затем вместе с ними захватить оружие и напасть на масколицых, захватив их врасплох, потому что те в своей гордыне и безумии никак не будут ожидать подобного. Мне также не приходило в голову, что этот мой план был не менее безумным, чем любые планы горожан. Я ни разу не усомнился в нем. Мне казалось, что и не нужно делать ничего другого, как будто дорога вымощена специально для меня и нужно только идти по ней.

Это было странно, почти сверхъестественно. Когда ярость вышла из меня во время издевательских речей Эттука, что-то повернулось в моем мозгу, и я столкнулся с самим собой. И я был не таким, каким себя считал, не злым, бешеным, переполненным застарелой ненавистью и даже не окруженным врагами. Я никогда в жизни не был таким спокойным.

Днем я нашел литую подкову, а час спустя несколько брошенных бурдюков для воды. Мои горожане начали двигаться быстрее; об этом можно было судить по форме их следов. У меня сложилось впечатление, что я смогу нагнать их до рассвета, потому что характер их продвижения и следы, которые они оставляли, свидетельствовали о пренебрежении к мелким деталям и удобствам, как будто они приближались к какой-то базе или лагерю, где все можно привести в порядок не спеша. Они, конечно, не подозревали о преследовании. Если бы им была известна численность погони, они бы умерли от смеха и избавили меня от хлопот.

Я соснул немного перед восходом луны, и мне приснилось, что я ослеп. Будучи слепым, я упал в ледяную воду, пруд или реку, и жидкость жалила, как миллион ножей. Я очнулся и услышал свои собственные бесстрастные и четкие слова: «Я убью ее».

Я похолодел. Я все еще слышал свой голос и эти слова, эхом отдававшиеся в воздухе, как будто голос другого человека, произносившего слова, имевшие значение для него и совершенно никакого — для меня.

Пещера, в которой я спал, казалась наполненной призраками или излучениями, которые племена называли призраками. Я встал, чтобы освободиться от них, и вышел наружу. Я отвязал лошадь, но не вскочил в седло. Звезды были яркими как окна, прорезанные в черной стене, а низкая луна казалась светящейся монетой.

На склонах, как на костлявых, сведенных вместе плечах, стоял густой частокол лиственниц с ветвями, оголенными тяжелыми зимними снегами. Я повел лошадь в эту чащу. За лиственничной чащей, в миле от нее, возвышался каменный стог, похожий на печную трубу над крышей земли.