Однако в вине было снадобье, и вскоре после того, как я выпил его, пол накренился, и свет в окне погас.

Я пришел в чувство, когда пятеро докторов еще были в моей комнате. Комната была заполнена их странными причудливыми инструментами. Они были бронзового ранга и одеты в темную охру Эррана. Они бормотали свои философские бредни, как престарелые курицы, одна из которых снесла квадратное яйцо.

Абрикосовое окно все еще ослепляло желтым светом. Сначала это озадачило меня. Потом я понял, что это противоположное окно, и что заря давно прошла, и день склонился к закату, пока я лежал, одурманенный на своем ложе, голый, как младенец, а пятеро желтых куриц производили свой аналитический осмотр.

Сейчас я не чувствовал ни апатии, ни слабости, а нарастающую бешеную ярость.

Я сорвался с постели одним прыжком, и пять желтых куриц отступили передо мной, кудахча.

— Успокойтесь, успокойтесь, — вскричал один. — Мы советники повелителя Эррана. Мы не причинили вам никакого вреда. Просто осмотрели ваше тело, чтобы определить источник его чудесного исцеления.

Они, увы, не оставили под рукой никакого хирургического ножа, который бы я мог схватить.

Я заорал:

— Ну так как, что вы обнаружили? Я колдун? Или, может быть, бог? — Я думал, что если вызову у них панику, они вылетят из двери, широко распахнув ее, и я смогу последовать за ними. Потом, вероятно, одетый только в свою кожу, я рванусь на свободу, без препятствий со стороны стражи или часового. Наконец я частично образумился, отказался от этого плана и сел на ложе, после чего врачи собрали свои причиндалы и начали пробираться к двери. После того как они постучали, дверь открылась, и лекари удалились.

Потом наступила летаргия, тягучая, как речной ил. Я лег на спину, и великолепный закат погас в окне. Я был дурак. Собака, которую держат в богатой будке. И эта реальность сочеталась с навсегда утраченной наследственностью и ненормальностью, которая заставила меня съежиться, когда я вспомнил о ней. Сейчас я трезвел, как, должно быть, трезвеют все пьяницы, припоминая свои способности со страхом и изумлением. В течение всей жизни я принимал неприемлемое. Но охотники настигли меня. В тот момент мне казалось, что ничего стоящего я не сделал и не сделаю в своей жизни, так что лучше мне служить Эррану.

Наконец раздался новый, более нежный шепот занавеса на двери. Я не поднял головы, чтобы посмотреть, кто прибавился на этот раз к веренице входящих и выходящих.

— Кто бы вы ни были, — сказал я, — раб-любимчик в убийственном настроении, и вам лучше уйти.

Раздалась пара тихих вздохов, как будто голубей потревожили на крыше.

Тут я взглянул.

Это были две девушки в последних янтарных отблесках заката, их лица были открыты, хорошенькие как цветочки, тела их были почти обнаженными под тонкими платьями, которые казались собранными в складку паутинками. Они на самом деле не испугались меня, потому что они знали мужчин или думали, что знают, и их послали услаждать одного из них. Но найдя меня обнаженным и злым, они повели себя как любая вышколенная шлюха.

Мне хотелось бы выставить их, потому что я пресытился подарками и тонкостями Эррана, а также подумал уже о его плане воспитать из меня быка. Однако я сразу почувствовал какое-то мрачное безудержное желание, какое иногда сопровождает лихорадку.

Видя, что я возбужден — у меня не было средств скрыть его, — они сразу заскользили к ложу. Одна поцеловала меня в губы, а вторая ласкала мое тело; потом вторая впилась в мои губы, а первая лежала в моих объятиях. Это было похоже на то, когда пьешь из двух чашек, и вкус и аромат меняются с каждым глотком, когда глотки сливаются друг с другом.