— Нас?

— Кевин придет в ярость, что мне на пользу. Ничто так не обнажает истинный характер мужчины, как ревность, — он поднял бокал. — Матушка оскорбится. А я пойму… и не только пойму. Я отступлю, чтобы вернуться, когда она тебе надоест. И когда поймет, что свадьбы ждать не стоит, что существа, подобные тебе, для семейной жизни не созданы.

Кайден сцепил пальцы, и заставил себя улыбаться.

Улыбаться и думать о хорошем.

О том, что в его поместье до сих пор стоят бочки, в которые собирают конское дерьмо, чтобы, залив водой, оставить его бродить. Хорошие бочки. Крепкие. И достаточно большие, чтобы влез этот напыщенный индюк.

— Злишься? Поверь, ты мне будешь благодарен. И она тоже. Я умею утешать несчастных женщин. Возможно, мы даже будем счастливы.

А если не в бочку?

Болото ведь рядом… и вряд ли кто найдет, если завести подальше и притопить поглубже.

— Полегче, — со смешком произнес Гевин. — Мы ведь сошлись на том, что выросли.

— Зачем ты мне все это… рассказываешь?

— Чтобы ты знал. Я не собираюсь тебе мешать. И ей тоже.

— А если я захочу жениться?

— Назло мне? — тонкая бровь приподнялась. — Поверь, нет мотива хуже. Да, наследство ты получишь, а с ним и жену, которая вряд ли будет снисходительно смотреть на твои приключения. Особенно те, которые с другими прелестными дамами. А значит, неизбежны слезы, скандалы, упреки. Ты станешь сбегать из дома. Она злиться. Кому это надо?

Самое поганое, что и он, и Дуглас были правы. И от этого в душе кипела обида. Неужели он, Кайден, в самом деле настолько предсказуем?

Бестолков?

— Она будет жаловаться твоей бабушке, та упрекать тебя, а заодно выговаривать, что следовало бы найти другую жену, посговорчивей. И более родовитую, да…

Он вернул бокал на стол. И сигару погасил. Убрал остатки, смахнул пепел на пол. Потянулся.

— И еще. Я попытаюсь удержать матушку и брата, но, боюсь, в данном случае мои советы могут быть не восприняты. Кевин всегда отличался несдержанностью. Но он мне все-таки брат. И надеюсь, ты вспомнишь об этом, когда решишь от него избавиться.

Камень мигнул, и на долю мгновенья воцарилась темнота, такая невероятно хрупкая, какая бывает лишь на границе миров. Прислушайся, и услышишь, как тихо шелестит мертвый песок, а затем, к этому звуку, едва уловимому, но все же явному, добавляются иные.

Скрежет когтя по стеклу.

Хруст этого самого стекла, которое того и гляди рассыплется, выпуская тварей с той стороны. Скрип конечностей и влажноватое чавканье.

Пахнуло… той стороной.

И все вдруг оборвалось.

— Конечно, — Кайден закрыл глаза, пряча тьму, что готова была выплеснуться, то ли затем, чтобы защитить, то ли для того, чтобы сожрать. — Я буду помнить…

Почудилось, что ноги коснулось что-то твердое.

Панцирь?

Хвост?

Или…

— Вот и хорошо. Твое здоровье, — Гевин поднял бокал. — И что бы ты себе там ни надумал. Я действительно могу стать неплохим мужем.

Кайден ему поверил.

Почти.

Утро после грозы выдалось солнечным, ярким. Блестела зелень плюща, который, казалось, за ночь подрос и того и гляди перевалится в комнату, пустит тонкие побеги по стенам, укрывая жалкие их под нарядным глянцем листвы.

Пахло весной.

И черемухой. И кажется, самую малость сиренью, хотя ее-то Катарина в саду и не видела. Она села на кровати и потянулась, и рассмеялась, до того вдруг легко и хорошо стало на сердце.