Но рыцарей поблизости отнюдь не оказалось. Была группа прекрасно натренированных полицейских, надеявшихся, что их организация, дисциплина, сплоченность, а главное — их терпение решат проблему таким образом, что в осажденном домике никто не взлетит на воздух.

В нем были двое преступников, а Брэди по опыту знал, что договориться с ними проще, чем, скажем, с политическими террористами или психами. Уголовники понимали, что такое условия сделки; вся их жизнь, в принципе, основывалась на купле-продаже. Уголовники знали, что правила — жесткие, особенно насчет оружия, и что эти правила выполнялись неукоснительно. Уголовник, к примеру, знал, что уж если у него револьвер 45-го калибра, то он ни за что не получит автомат 83-го года в обмен на заложника; если ему говорили, что он никогда не получит заложника взамен другого, он так это и воспринимал: не получит ни за что. Он также знал, что нельзя ни за что тронуть кого-нибудь, присланного приготовить ему поесть или постирать. Ему было известно, что такое последняя, нижняя черта, и он будет выглядеть глупо и непрофессионально, если ее переступит, пытаясь выторговать что-либо. Преступники понимали даже то, почему им отказывали в пиве, вине или виски: опаснейшая ведь ситуация, а алкоголь может еще и усугубить ее. О, преступник отлично понимал все.

И очевидно, где-то в глубине души знал, что дело вовсе не кончится райским островком и туземной девушкой, играющей на укулеле и заплетающей ему волосы в косички. Он знал, что для него все кончится смертью или арестом. Только два выбора ему оставались. Знал он это, прекрасно знал… Таким образом, возрастали шансы того, что в преступнике, возможно, возобладает здравый смысл. Заключить полюбовную сделку и вернуться в тюрягу — куда лучше чем отправиться на носилках в морг. Но здесь ситуация была очень неопределенная, изменчивая, и Брэди нисколечко не был убежден в том, что с захватчиками вообще можно будет договориться о чем-то дельном. Он и надеялся только на то, что Эйлин совершит, так сказать, шаг вперед по сравнению со всеми предыдущими.

— Долли?

Ничего не выражающий взгляд, будто под гипнозом кино— и фотокамер, а также под влиянием толпы, безмятежно и мерно скандирующей: «До-лой шлю-ху!», подогревающей и без того разгоряченных ребятишек.

— Мое имя — Эйлин Берк, я полицейский парламентер, — сказала она.

Но и это осталось без ответа.

— Долли! Позволь мне, пожалуйста, переговорить с мистером Уиттейкером.

— А он не желает. Не-а.

— Да, но это с той, что была раньше. Скажи ему, что пришла другая…

— Все равно не хочет. Не-а.

— Если бы ты была так любезна сказать ему…

— Вот сама ему и скажи.

Он снова вырос в окне. Высокий, сияющий, футболка в пятнах от пота, в руках АК-47.

— Мистер Уиттейкер, — сказала она. — Я — Эйлин Берк… Полице…

— Какого тебе рожна нужно?

— Вы раньше говорили о геликоптере, о вертолете.

— А ведь и верно. Говорил. Ну-ка, встань, хочу тебя разглядеть. Пока ничего не вижу, только твою крышу и глаза.

— Вы же знаете, мистер Уиттейкер, я не могу этого сделать.

— Это откуда же ты знаешь? А?

— Но вы стреляете во все, что здесь движется…

— Ты что, на меня кого-нибудь нацеливаешь? — спросил он и внезапно исчез из виду.

Снайпер сообщил по уоки-токи инспектору Брэди:

— Я его потерял из прицела.

— Если хочешь потолковать, — заявил Уиттейкер, скрываясь в глубине комнаты, — ты должна подняться по лестнице, пройти на веранду и встать прямо перед окошком.

— Ну, может, попозже, — произнесла она.