—  Ге-ге! да это не по-козацки! А чем ты кроешь, земляк?

—  Как чем? козырями!

—  Может быть, по-вашему, это и козыри, только, по-нашему, нет!

Глядь — в самом деле простая масть. Что за дьявольщина! Пришлось в другой раз быть дурнем, и чертаньё пошло снова драть горло: «Дурень, дурень!» так, что стол дрожал и карты прыгали по столу. Дед разгорячился; сдал в последний. Опять идёт ладно. Ведьма опять пятерик; дед покрыл и набрал из колоды полную руку козырей.

—  Козырь! — вскричал он, ударив по столу картою так, что её свернуло коробом; та, не говоря ни слова, покрыла восьмёркою масти.

—  А чем ты, старый дьявол, бьёшь!

Ведьма подняла карту: под нею была простая шестёрка.

—  Вишь, бесовское обморачивание! — сказал дед и с досады хватил кулаком что силы по столу.

К счастью ещё, что у ведьмы была плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошёл уже так, не глядя, простою шестёркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно что-нибудь да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол — и перекрестил; глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестёрки спустил кралю.

—  Ну, дурень же я был! Король козырей! Что! приняла? а? Кошачье отродье!.. А туза не хочешь? Туз! валет!..

Гром пошёл по пеклу; на ведьму напали корчи, и откуда ни возьмись шапка — бух деду прямёхонько в лицо.

—  Нет, этого мало! — закричал дед, прихрабрившись и надев шапку. — Если сейчас не станет передо мною молодецкий конь мой, то вот, убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом всех вас! — и уже было и руку поднял, как вдруг загремели перед ним конские кости.

—  Вот тебе конь твой!

Заплакал бедняга, глядя на них, как дитя неразумное. Жаль старого товарища!

—  Дайте ж мне какого-нибудь коня, выбраться из гнезда вашего!

Чёрт хлопнул арапником — конь, как огонь, взвился под ним, и дед, что птица, вынесся наверх.

Страх, однако ж, напал на него посереди дороги, когда конь, не слушаясь ни крику, ни поводов, скакал через провалы и болота. В каких местах он не был, так дрожь забирала при одних рассказах. Глянул как-то себе под ноги — и пущеперепугался: пропасть! крутизна страшная! А сатанинскому животному и нужды нет: прямо через неё. Дед держаться: не тут-то было. Через пни, через кочки полетел стремглав в провал и так хватился на дне его о землю, что, кажись, и дух вышибло. По крайней мере, что деялось с ним в то время, ничего не помнил; и как очнулся немного и осмотрелся, то уже рассвело совсем; перед ним мелькали знакомые места, и он лежал на крыше своей же хаты.

Перекрестился дед, когда слез долой. Экая чертовщина! что за пропасть, какие с человеком чудеса делаются! Глядь на руки — все в крови; посмотрел в стоявшую сторчмя бочку с водою — и лицо также. Обмывшись хорошенько, чтобы не испугать детей, входит он потихоньку в хату; смотрит: дети пятятся к нему задом и в испуге указывают ему пальцами, говоря: «Дывысь, дывысь, маты, мов дурна, скаче!» И в самом деле, баба сидит, заснувши перед гребнем, держит в руках веретено и, сонная, подпрыгивает на лавке. Дед, взявши за руку потихоньку, разбудил её: «Здравствуй, жена! здорова ли ты?» Та долго смотрела, выпучивши глаза, и наконец уже узнала деда и рассказала, как ей снилось, что печь ездила по хате, выгоняя вон лопатою горшки, лоханки… и чёрт знает что ещё такое. «Ну, — говорит дед, — тебе во сне, мне наяву. Нужно, вижу, будет освятить нашу хату; мне же теперь мешкать нечего».