|
- Какие у тебя доказательства? - Доказательства даст будущее. Марат тщательно скрывал свои намерения под маской патриотизма. Монтанэ перешел к другой теме. - Кто соучастники твоего зверства? - У меня нет соучастников. Монтанэ покачал головой: - И ты смеешь утверждать, что особа твоего пола и возраста самостоятельно замыслила такое преступление, и никто не наущал тебя? Ты не желаешь их назвать! Шарлотта чуть усмехнулась: - Это свидетельствует о слабом знании человеческого сердца. Такой план легче осуществить под влиянием собственной ненависти, а не чужой. - Она возвысила голос. - Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч; я убила мерзавца, чтобы спасти невинных; я убила свирепого дикого звере, чтобы дать Франции умиротворение. Я была республиканкой еще до Революции, и мне всегда доставало сил. О чем было вести речь дальше? Вина ее была установлена, а бесстрашное самообладание непоколебимо. Тем не менее Фукье-Тенвиль, грозный обвинитель, попытался вывести ее из себя. Видя, что трибунал не может взять верх над этой прекрасной и смелой девушкой, он с кучкой революционеров принялся вынюхивать какую-нибудь грязь, чтобы восстановить равновесие. Он медленно поднялся, оглядывая Шарлотту злобными, будто у хорька, глазами. - Сколько у тебя детей? - глумливо проскрипел он. Щеки Шарлотты слегка порозовели, но тон холодного ответа остался спокойным и презрительным: - Разве я не говорила, что незамужем? Впечатление, которое стремился внушить Тенвиль, завершил его злобный сухой смех, и он уселся на место. Настал черед адвоката Шово де ля Гарда, которому было поручено защищать Корде. Но какая тут защита? Шово запугивали: одну записку, с указанием помалкивать, он получил из жюри присяжных и другую, с предложением объявить Шарлотту безумной, - от председателя. Однако Шово избрал третий путь. Он произнес превосходную краткую речь, которая не унижала подзащитную, но льстила его самоуважению. Речь была целиком правдива. - Подсудимая, - заявил он, - с полнейшим спокойствием признается в страшном преступлении, которое совершила; она спокойно признается в его преднамеренности; она признает самые жуткие подробности - короче говоря, она признает все и не ищет оправдания. Это, граждане присяжные, - вся ее защита. В ее невозмутимом спокойствии и крайней самоотреченности, невзирая на близкое дыхание самой Смерти, мы не видим никакого раскаяния. Это противоестественно и можно объяснить лишь политическим фанатизмом, заставившим ее взяться за оружие. |
