|
И в мозгу мальчишки-принца тут же мелькнула злорадная мысль: а ведь этого человека можно превратить в оружие, которое позволит ему смирить гордыню других церковников. Он поднял руку и поманил монаха к себе. - Как тебя зовут? - спросил его принц. - Меня называют Сулейманом, владыка, - был ответ, и это имя стало еще одним подтверждением мавританского происхождения молодого человека. Хотя нужды в таком подтверждении, в общем-то, не было. Афонсо Энрикес рассмеялся. Отличная будет шутка - поставить над этими высокомерными священниками, не пожелавшими сделать выбор, такого епископа, который лишь немногим лучше заурядного арапа! - Дон Сулейман, - молвил принц, - нарекаю вас епископом коимбрским вместо сбежавшего бунтовщика. Готовьтесь к праздничной мессе, которая состоится нынче же утром и во время которой вы объявите об освобождении меня от наказания. Обращенный в христианство мавр отпрянул; его лицо цвета меди побледнело и приобрело болезненный сероватый оттенок. Несколько замыкавших шествие священнослужителей обернулись и замерли за спиной мавра, вытаращив глаза. Услышанное потрясло и взбесило их. Это было и впрямь нечто совершенно невероятное. - О нет, мой государь! Нет, только не это! - запричитал дон Сулейман. Такая перспектива привела его в ужас, и он от волнения сбился на латынь: - Domine, non sum dignus, - вскричал он и ударил себя кулаком в грудь. Но непреклонный Афонсо Энрикес ответил на латынь монаха своей латынью: - Dixi! Я все сказал! - твердо ответил он. - За неповиновение ты заплатишь мне жизнью. И с этими словами принц, лязгая доспехами, вышел на улицу в сопровождении своих спутников и твердом убеждении, что нынче утром он потрудился на славу. Все последующие события разворачивались в полном соответствии с опрометчивыми распоряжениями мальчишки и в вопиющем противоречии со всеми законами церкви. Дон Сулейман, облаченный в мантию и митру епископа, еще до полудня пропел "Kyrie Eleison" в соборе Коимбры и объявил инфанту Португалии, смиренно и благочестиво преклонившему перед ним колена, об отпущении всех его грехов. Афонсо Энрикес был очень доволен собой. Он обратил все дело в шутку и всласть посмеялся вместе со своими приближенными. Однако Эмигио Монишу и самым почтенным членам совета было вовсе не до смеха. С благоговейным страхом наблюдали они за тем, как разворачивается это почти святотатственное действо, и умоляли монарха последовать их примеру и взглянуть на свое деяние трезвыми глазами. - Клянусь мощами святого Якова! - кричал он им в ответ. - Я не позволю попам запугивать принцев! Такое высказывание в двенадцатом столетии можно было бы счесть едва ли не революционным. |
