|
Анна была влюблена - горячо, страстно, по уши влюблена в миф, в мысленный образ мужчины, плоть которого пятнадцать лет назад обратилась в прах. Она оплакивала его, как любящая вдова, денно и нощно молилась за упокой его души, она в почти восторженном нетерпении ждала смерти, которая соединит ее с возлюбленным. Черпая радость в мысли о том, что она придет к нему девственницей, Анна наконец перестала сожалеть о своей участи, обрекшей ее на вечное целомудрие. И вот, в один прекрасный день ей в голову пришла дикая мысль, наполнившая ее странным возбуждением. - А верно ли, что он погиб? - спросила Анна монаха. - Что ни говори, а ведь никто не видел его смерти. По вашим словам, отец, тело, выданное нам Мулаи-Ахмедом-бен-Мохаммедом, было обезображено до полной неузнаваемости. Не мог ли Себастьян все-таки остаться в живых? На смуглом костистом лице отца Мигеля появилось задумчивое выражение. Девушка в тревоге ждала, что он тотчас же отвергнет ее предположение. Но монах этого не сделал. - Народ Португалии, - медленно произнес он, - свято верит в то, что Себастьян жив и когда-нибудь вернется домой как избавитель, которому суждено освободить страну от испанского ига. - Но тогда... тогда... Монах задумчиво улыбнулся. - Народ всегда верит в то, во что хочет верить. - А вы? - спросила его девушка. - Вы сами в это верите? Он не сразу ответил ей. Выражение его сурового лица стало еще сумрачнее, еще задумчивее. Монах отвернулся от девушки (во время этого разговора они стояли под украшенными резьбой и орнаментом сводами обители), и его сосредоточенный взор устремился на широкий квадрат монастырского двора, служившего одновременно и садом, и кладбищем. Там, как ни странно, кипела невидимая жизнь, жужжали букашки; три монахини, молодые и сильные, засучив рукава, подвязав веревками полы своих черных одеяний и обнажив обутые в войлочные туфли ноги, деловито орудовали в солнечных лучах лопатами и заступами. Они копали свои будущие могилы. "Помни о смерти"... Под сенью сводов на почтительном расстоянии от Анны и монаха стояли смиренные высокородные монахини, донна Мария де Градо и донна Луиза Ньето, приставленные королем Филиппом к племяннице для исполнения обязанностей, которые с поправкой на монастырский быт можно было назвать обязанностями фрейлин. Наконец отец Мигель, кажется, принял решение. - Что ж, дочь моя, почему бы мне не ответить, если ты спрашиваешь? Когда я ехал в Лиссабон, чтобы произнести надгробную речь в соборе, как и пристало духовнику дона Себастьяна, одно высокопоставленное лицо предупредило меня, что я должен быть осторожен в высказываниях о доне Себастьяне, ибо он не только жив, но и намерен тайно присутствовать на отпевании. |
