В понедельник вечером мне стало ясно, что меня подвергли табу. В селении два дня стоит открытым новый магазин, и ни один мужчина, ни одна женщина не зашли взглянуть на товар — это превосходило всякое вероятие.

— Умэ, — сказал я, — мне думается, что на меня наложили табу.

— Я так думаю, — ответила она.

Я подумал было, не расспросить ли ее побольше, но не следует возвеличивать туземцев намеком на желание советоваться с ними, и я отправился к Кэзу. Было темно, и он сидел на лестнице и курил, по обыкновению, один.

— Странное дело вышло, Кэз, — сказал я ему. — На меня наложили табу.

— Вздор! — возразил он. — На островах это не практикуется.

— Практикуется или нет здесь, а где я жил раньше, там практиковалось, — ответил я. — Мне это знакомо, и я вам говорю, что на меня наложено табу — это факт.

— Что же вы сделали? — спросил он.

— Это-то именно я и желаю узнать, — ответил я.

— О, этого быть не может! Это невозможно! — заметил он. — Как бы там ни было, я вам скажу, что я сделаю. Чтобы успокоить вас, я обойду деревню и узнаю наверняка. А вы зайдите потолковать с папа.

— Благодарю вас, — ответил я. — Я лучше останусь на веранде. У вас очень душно.

— Ну, так я вызову папа сюда, — сказал он.

— Мне не хотелось бы, мой дорогой. Дело в том, что я не выношу мистера Рендоля.

Кэз засмеялся, взял из лавки фонарь и отправился в деревню. Он пробыл там с четверть часа и вернулся ужасно серьезным.

— Ну-с, — сказал он, ставя фонарь на ступеньки террасы, — мне просто не верится! До чего дойдет дальше наглость канаков? Они, по-видимому, утратили всякое представление об уважении к белым. Нужно бы нам сюда воинственного человека, какого-нибудь немца — те умеют справляться с канаками.

— Значит, я нахожусь под табу? — воскликнул я.

— Да, что-то в этом роде, — ответил он. — Самое худшее, что приходилось слышать в этом духе… Но я грудью встану за вас, Уильтшайр. Приходите сюда завтра утром, часам к девяти, и мы разузнаем все от старшин. Они меня боятся или, вернее, боялись, но теперь так задрали головы, что я не знаю, что и думать. Поймите меня, Уильтшайр, — продолжал он очень решительно, — я смотрю на это не так, как на вашу ссору, а как на "нашу" ссору, я считаю ее ссорой с белым, и я ваш, вот вам моя рука.

— Вы узнали причину? — спросил я.

— Нет еще, — сказал Кэз, — но мы это узнаем завтра.

Я был очень доволен его поведением и еще более был доволен на следующий день, когда мы встретились с ним перед тем, как идти к старшинам, доволен был его серьезным, решительным видом. Старшины ожидали нас в одном из их больших овальных зданий, путь к которому указывала стоявшая у крыши толпа, человек сто мужчин, женщин и детей. Многие из мужчин шли на работу, закутанные в зеленые покрывала, что напомнило мне 1 мая на родине. Толпа раздвинулась и начала злобно перешептываться, когда мы вошли в дом. Там сидело пять старшин. Четверо из них — могучие статные молодцы, а пятый — старик, весь в морщинах.