Он очень любил детей, и они его тоже. Дети встречали его криками восторга, бросались ему на шею, теребили бороду и жесткие волосы, висли у него на плечах и соревновались друг с другом за его внимание.

После женщин Генрих больше всего любил детей, и ничего удивительного, что ему захотелось собрать их всех вместе.

Мария от такого желания короля пришла в ярость, закатила истерику.

– Неужели дофин и его сестра должны делить детскую с этими ублюдками? – кричала она.

– Они будут делить детскую со своими сестрами и братьями, – парировал Генрих.

– Я оскорблена, оскорблена! – причитала Мария.

Но и ей, и Генриетте пришлось смириться и понять, что Генрих не отменяет своих решений.

Дети стали жить вместе под одной крышей, и Генрих провел с ними много счастливых часов. Именно в детской он чувствовал себя лучше всего, потому что жена донимала его возмущенными тирадами в адрес любовницы, а Генриетта язвила по поводу женщины, которую величала не иначе как толстой банкиршей.

Генриетта настаивала, чтобы он признал законность ее сына и дочери, и наконец добилась своего. Он не хотел, чтобы это было предано огласке, но Мария окружила себя осведомителями вроде Орсино Орсини и вскоре узнала о случившемся.

На этот раз к ее ярости примешался страх. После истории с отцом Илером королева пристально следила за маневрами Генриетты, которые, как она боялась, были направлены прежде всего против дофина. Она не могла дождаться, когда останется с Генрихом наедине, чтобы излить на него свой гнев, и, когда он пришел к ней вместе с Сюлли, набросилась на него за то, что он сделал.

– Мадам, – холодно заявил Генрих, – мои действия критике не подлежат. Прошу запомнить: я – король, и если решил что-то сделать по-своему, так тому и быть.

– А я – твоя жена и должна уступать этой потаскухе?

Король хотел отвернуться от нее, но Мария настолько вышла из себя, что подняла руку, чтобы дать ему пощечину. Увидев это, Генрих схватил ее за руку, чтобы предупредить удар. Затем предостерегающе ей улыбнулся:

– Это безрассудство. Тот, кто наносит мне удар, бьет по величию Франции. Ударь ты меня – я не смог бы спасти тебя от Бастилии.

Мария пришла в себя. Она поняла: быть обвиненной в оскорблении монархии, да еще при свидетеле, означало бы конец ее карьеры во Франции. В лучшем случае, согласно установившемуся обычаю, ее с позором отправили бы обратно во Флоренцию.

Но король уберег ее от этого.

Глаза Сюлли блеснули. Генрих предотвратил роковую ошибку жены. Значит ли это, что он не хочет ее отправки обратно, что удовлетворен браком? Сюлли не был в этом уверен. Конечно, у Генриха доброе сердце. Живи его жена и любовница в мире, он был бы доволен ими обеими. Но, по крайней мере, спас Марию от обвинения в преступлении против государства.

Мария тоже задумалась. Ему вряд ли хочется ее терять, как и ей не хочется терять его. В Генрихе есть что-то привлекающее всех женщин. Если бы только она могла избавиться от Генриетты, думала Мария, жизнь во Франции стала бы превосходной.

Сюлли попросил, чтобы его приняла королева.

– Мадам, – сказал он, – можно мне быть с вами откровенным?

Мария кивнула.

– Есть один человек, которого и вы и я хотели бы видеть удаленным от двора. Думаю, нет необходимости называть его имя, потому что мы оба знаем, кто является злым гением его величества.

Мария снова слегка склонила голову.

– Могу я дать совет вашему величеству?

– Можете.

– Полагаю, король скорее обнаружил бы готовность быть хорошим мужем, если бы часы, которые он проводит вместе с вами, были бы более мирными.