|
Не беспокойся, мама! Я теперь знаю цену плохим людям, знаю, что от них можно ожидать, и если столкнусь с ними, то буду держаться увереннее. Я презираю их, но мстить им не собираюсь, не хочу опускаться до их незавидного бытия. И я думаю, что если бы срезали северные надбавки, то даже в нашей передовой бригаде могли поредеть ряды. Это правда, и правда, мама, что есть такие люди, как Тихонов, не во всем безупречные, могут даже в чем-то ошибиться, но в главном честные, и совершенно не играет роли, откуда человек родом — из города или из деревни. Тихонов — ленинградец, Пряжников — из села, наша бабушка, композитор, студентка, писатель — москвичи, но душевный настрой, отношение к жизни у них схожи, и я верю им, мама. Я обязательно буду учиться, чтобы у меня был весь мир, пусть не весь, но хотя бы в такой мере, чтобы жить стало интереснее. И я добьюсь своего. Я стал сильнее, мама, честное слово! В конце лета я приеду на целый месяц. Мы еще о многом поговорим с тобой. Не тревожься за меня, до свидания, мама!»
Лешка привстал с железной скамейки, вбитой в землю возле могилы матери, и пошел по аллее мимо уже знакомых памятников. Некоторые могилы находились в запустении — то ли родственники забыли умерших, то ли сами легли рядом. Лешка разыскал в колумбарии уборщицу тетю Дусю, маленькую болезненную женщину с постоянно удивленными глазами, наверно, оттого, что она часто видела покойников, а смерть хотя и закономерное явление в жизни, но всегда неожиданное и поразительное. Тетя Дуся работала на кладбище с войны, знала всех, кто посещал могилы на ее участке, и, увидев Лешку, сказала: — Сын Кубыкиной. Что-то давно не бывал? — Целый год, тетя Дуся. — И бабушка твоя всего один раз приезжала, в годовщину. — Тяжело ей, — сказал Лешка, — болеет. — Болеет, слабенькая стала. Я тоже целый месяц пролежала, думала, не поднимусь. — Не надо болеть, тетя Дуся. — Не надо… Разве болезнь тебя спрашивает — надо или не надо! А ты где пропадал целый год? — Я живу не в Москве. — А где же? — В Нефтеярске. — Ох, куда тебя занесло! А я, грешным делом, думала, что ты артист. У Фиоретовых сын артист, одиннадцать лет уже не появляется, видно, все на гастролях. И к Зотову никто не ходит. Полковник в отставке. Раньше друзья навещали, однополчане, а теперь и их не видно. Время бежит. Времечко. — Я вам денег хочу дать, тетя Дуся, чтобы вы на могиле цветы посадили, травку. Мама любила свежую траву. Пусть растет как память. — Сделаю, сынок. Если бы ты не пришел, я бы все равно посадила. Знаю, что за тобой не пропадет. Лешка отсчитал тридцатку и передал деньги уборщице. — Многовато! — подняла она глаза на Лешку. — Ничего, тетя Дуся, за такое не жалко, а в конторе я уплатил за пять лет вперед. — Чего это ты? — На всякий случай, мало ли что. У нас всякое бывает, тетя Дуся. И вертолет хлопнуться может, и человек не выдержать, а зимой не хватает кислорода, да и летом в жару дышать нечем. Молодому полегче, а кто в годах — мучается, за так деньги не платят. — Не платят, — вздохнула уборщица, — но без денег тоже нельзя. У меня дочка замуж вышла, родила, а что муж зарабатывает — все уходит на питание. Я их одеваю и обуваю. Береги себя, Кубыкин, а насчет могилы не волнуйся. Я присмотрю. Я здесь каждый день бываю, кроме среды. Теперь мне спокойнее, знаю, что ты не в Москве, понятно, почему редко бываешь. А за Фиоретовых обидно, и Зотова жалко. Хоронили — полно народу было, а сейчас у них никого, вроде и не жили люди. Приходи, Кубыкин! Последний день перед отъездом выдался напряженным. |
