— Как я сюда попал?

— Тебя принес Касваллон. Он Фарлен, мастер-ловчий.

— Зачем ему было меня спасать?

— Не знаю, право. Сам он тоже не знает. Что ему взбредет в голову, то и делает. Хороший друг, страшный враг, истый Фарлен, но разгадать его трудно. Однажды, еще юношей, он охотился на молодую оленуху, а она возьми и попади в паллидский силок. Фарлены Паллидов не любят, поэтому он ее вызволил. Глядь, а у нее нога сломана. Он притащил ее на спине домой, выходил и отпустил в лес. Вот и пойми его. Не повреди она ногу, тут бы ей и конец.

— Выходит, я вроде той оленухи. Добеги я до леса целым и невредимым, Касваллон мог бы меня убить.

— Ты быстро соображаешь, люблю таких. Сколько тебе годов?

— Четырнадцать или пятнадцать…

— Ближе к четырнадцати, я бы сказал, но это не важно. Здесь о человеке не по годам судят, а по делам.

— Значит, мне позволят остаться? Я слышал, в горах Друина живут одни только кланы.

— Позволят, потому что ты теперь тоже состоишь в клане.

— Как так? Не понимаю.

— Теперь ты Фарлен. Касваллон объявил на тебя кормак — усыновил тебя.

— Это еще зачем?

— А что ему оставалось? В горах, как ты сам сказал, могут жить только кланы, и Касваллон, как и любой другой горец, не может привести в Фарлен чужака. Спасши тебя, он тем самым стал твоим опекуном и отныне отвечает за тебя головой.

— Отца мне не нужно. Сам как-нибудь проживу.

— Тогда тебе придется уйти. Касваллон даст тебе на дорогу плащ, кинжал и два золотых.

— А если я останусь, тогда что?

— Ты переберешься в дом Касваллона.

Гаэлен, которому требовалось подумать, отломил еще кусок хлеба и обмакнул в порядком остывший суп.

Вступить в клан? Стать диким воином-горцем? Неизвестно еще, каково это, когда у тебя есть отец. Касваллон его любить не обязан. Раненый олененок, принесенный домой, — это еще не сын.

— Когда я должен принять решение?

— Когда твои раны окончательно заживут.

— Долго ли еще ждать?

— Ты сам скажешь, когда время придет.

— Я не знаю, хочу ли быть горцем.

— Узнай сначала, к чему это тебя обязывает, а потом уж решай.

Ночью Гаэлен проснулся с криком, в холодном поту.

— Что, что такое? — Оракул прибежал к нему со своего топчана и ласково гладил его лоб, откинув назад влажные волосы.

— Аэниры. Мне снилось, что они явились за мной.

— Не бойся, Гаэлен. Они завоевали нижние земли, но сюда не придут — пока. Поверь мне, тебе ничего не грозит.

— Они взяли город, смяли ополчение. За каких-то полдня.

— Тебе еще многое предстоит узнать, мальчик, о войне и о воинах. Да, твой город пал, как другие города до него. Но мы здесь в городах не нуждаемся. Наша крепость — горы, стены ее уходят за облака. Горцы не носят блестящих панцирей, не устраивают парадов. Поставив горца рядом с низинником, ты увидишь двух человек — и будешь неправ. Один как хорошо натасканный, хорошо кормленый пес. Он гладок и громко лает. Другой — как волк, поджарый и смертельно опасный. Он не лает, он убивает молча. Аэниры еще долго сюда не сунутся, ты уж поверь.

Проснувшись, Гаэлен нашел на столе выпеченную на меду и солоде булку и кувшин козьего молока, а в миске овес, сушеные яблоки и дробленые орехи. Оракул куда-то исчез.

Сквозь повязку на боку проступило немного крови, но Гаэлен не стал обращать на это внимание и поел. Сухой овес не шел в горло, тогда он накрошил в смесь булку, и дело пошло веселей.