И он не ошибся. Серый бугорок в траве неожиданно зашевелился, привстал, и пан Станислав Шпилевский — раненый, перекошенный от боли, потерявший свой цилиндр, шинель и даже человеческий облик, окровавленный, но, несомненно, живой, — шатаясь, поднялся на ноги.

Пан Кшиштоф грязно выругался и пошел быстрее, а потом и побежал, с каждым шагом сокращая расстояние, отделявшее его от Шпилевского. Последний вдруг нагнулся с мучительным стоном, а когда снова выпрямился, Огинский разглядел в его руке маленький пистолет, до сих пор, очевидно, спрятанный за голенищем сапога. Рука с пистолетом ходила ходуном, описывая в воздухе немыслимые круги и восьмерки. Шпилевский пытался и все никак не мог взвести курок — остатки сил покидали его, уходя из простреленного тела вместе с кровью, но он упрямо возился с курком, не желая признать свое поражение.

Пан Кшиштоф разглядел все это в мгновение ока, и сердце его сжалось в тоскливом предчувствии беды. Мозг словно бы начал стремительно уменьшаться в объеме, готовясь превратиться в микроскопический, панически визжащий от неконтролируемого ужаса комок. Это были до отвращения знакомые симптомы, и пан Кшиштоф, не размышляя, всем своим существом понял, что, поддавшись испугу, непременно испортит так удачно начатое дело. Он страшно зарычал, отбросил мешающий бегу плащ и в три огромных прыжка покрыл оставшееся расстояние. Сабля взвилась в воздух, тускло блеснув в сереньком свете ненастного утра; Шпилевский уронил бесполезный, так и не пригодившийся ему пистолет, упал от слабости на одно колено и загородился от неминуемой смерти скрещенными руками. Страх в душе пана Кшиштофа мгновенно сменился свирепой радостью, острым восторгом безнаказанности. Сабля стремительно и бесшумно рассекла дождливую мглу и хищно впилась в скрещенные предплечья. Пан Кшиштоф услышал глухой скрежет железа о кость и увидел, как отрубленная выше запястья рука Шпилевского упала на траву. Из обрубка фонтаном ударила кровь, Шпилевский протяжно закричал, корчась от невыносимой боли. Огинский снова занес саблю, окровавленное железо еще раз коротко блеснуло на синевато-сером фоне низких дождевых облаков, раздался тупой чавкающий удар, и крик пана Станислава Шпилевского оборвался на высокой тоскливой ноте.

Тяжело дыша открытым ртом, как после долгого бега, все еще непроизвольно содрогаясь, Огинский вытер саблю об одежду убитого и бросил клинок в ножны. Он отыскал и снова набросил на плечи свой мокрый плащ, в последний раз пренебрежительно взглянул на то, что еще минуту назад было паном Станиславом Шпилевским, и не спеша пошел к оврагу — посмотреть, что да как.

— Я явился, как только услышал, что вы желаете меня видеть, мой маршал, — сдержанно произнес он.

— Ну да, конечно, — уже не скрывая раздражения, пробрюзжал Мюрат. — Я вам верю. Просто вас все утро не могли разыскать. Где вас черти носят, Огинский? Почему вас вечно не оказывается под рукой именно в тот момент, когда вы мне нужны?

Маршал сидел в золоченом кресле с гнутыми ножками и потертой обивкой красного бархата. Нога его, обтянутая тонким шелковым чулком, вытянутая и прямая, как кочерга, возлежала на мягком пуфике, обитом той же тканью, что и кресло, и обшитом по краям золотой бахромой с потемневшими кистями.