Мама посмотрела на эту живописную скульптурную группу, и с видом античного философа изрекла:

— Врут все люди про мужскую дружбу.

Левин простонал что-то, наверняка с ней соглашаясь.

— Соня, бери чемодан и за мной. Поживешь у меня, под приглядом, пока еще чего не учудила. Янка, чтобы мне на глаза не меньше месяца не показывалась. Левин, ко мне домой являешься либо с постановлением, либо с тортом и шампанским, а то велю мужу тебя с лестницы спустить.

Я задумчиво посмотрела на надзирающего инспектора и пришла к неутешительному выводу, что для отца эта проблема слишком уж масштабна, даже несмотря на то, что папа у нас мужчина и сам не мелкий.

— Все поняли, Анна Георгиевна, — закивал вместо Левина Павлицкий. — Как пожелаете, так и будет. Вас домой отвезти?

Мама сплюнула через левое плечо.

— Упаси боже с тобой связываться. На такси доберемся. Я бы к тебе в машину не села, даже если бы пришлось до дома из аэропорта пешком идти.

Мать подошла и схватила меня за руку, потащив за собой, как я тащила бы чемодан. Оставалось только, покорно понурившись, брести за ней следом навстречу своей горькой судьбе. То, что стоит мне остаться с родительницей с глазу на глаз, как общение с Левиным покажется мне мечтой, сомнений не оставалось. Я слишком хорошо знала свою мать…

Проходя мимо магов, я посмотрела на них с тоской и надеждой, но Кирилл Александрович так и не смог до конца разогнуться, а Павлицкий вмешиваться и вовсе не собирался, его все происходящее, кажется, даже веселило. Этакий трагикомический спектакль.

— Дал же бог такое наказание на старости лет, — раздраженно приговаривала родительница, буквально таща меня к остановке такси, безо всякого стеснения расталкивая других желающих покинуть Толмачево. Разумеется, ее никто не пытался остановить, люди просто покорно пропускали возмущенную женщину крайне бальзаковского возраста и косились на нее тревожно, почти испуганно.

Люди, простые, самые обычные, они ничего не знали о магии и колдовстве, и в большинстве своем даже в них не верили, но чуяли наделенных силой каким-то странным, почти сверхъестественным чутьем, и сторонились. Этакая беспричинная тревога, от которой невозможно избавиться, как ни старайся.

Хотя вот меня никогда не выделяли среди прочих, будто бы и не ведьма я вовсе, а совершенно заурядный человек.

Водитель такси покорно вышел, чтобы помочь с моим чемоданом. Глаза у него были стеклянными, совсем неживыми, и нам он не сказал ни единого слова.

— Что с ним? — тихо спросила я, с подозрением глядя на мужчину.

— Так быстрей, — передернула плечами мать и буквально запихнула меня на заднее сидение такси, а потом только уселась рядом.

Значит, морок напустила. Или голову задурила. Так сразу и не сказать.

— Как только у тебя ума хватило, вот скажи мне? — принялась распекать меня мама, гневно сверкая зелеными глазами. — Бежать. Словно преступница. Так меня опозорить — это еще нужно уметь…

Я отвернулась к окну, а потом и вовсе к нему привалилась, наслаждаясь холодом. Если закрыть глаза, можно представить, что я одна. Вот если бы еще и уши закрыть.

— И чего это мы морду воротим, барышня в белом пальто? — и не подумала оставлять меня в покое мама.

Самое лучшее, что можно было сделать — просто промолчать. Ей надоест минут через пятнадцать-двадцать, не позже. Только бы сдержаться и не вымолвить ни единого слова. Стоит только подкинуть дров в топку маминой злости — и она до ночи не уймется.

— Дал же господь наказание за грехи мои тяжкие. Позорище-то какое. Ни украсть, ни покараулить, только неприятности на хвост свой длинный собираешь.