Я хотела, чтобы он думал, что слуги опасаются меня, чтобы думал, что я никогда не хожу в церковь, потому что боюсь. Что со мной случаются странные вещи, что я могу вызвать шторм на море или казаться мужчине самой красивой женщиной, какую он когда-либо видел… и он поверил им! Вот почему он так внезапно уехал в Лондон. Теперь он держится от нас на таком большом расстоянии, как только может.
— Ты не делала этого, Сенара.
— Я сделала это, потому что знала, что меня заставят выйти за него, если он сделает мне предложение. А он уже был готов на это, он был без ума от меня. Но его боязнь связаться с колдовством оказалась сильнее любви. Люди все больше и больше боятся этого, Тамсин. И чем больше люди боятся колдовства, тем чаще они его обнаруживают. Но я свободна от Томаса Гренобля.
Я не до конца поверила ей. Я подумала, что она просто скрывает свою досаду, потому что он уехал. Я обвинила ее в этом, но она засмеялась.
— Значит, его любовь была не такой уж сильной, — сказала я, — если он так быстро забыл ее.
— Ты должна утешать меня, Тамсин. Разве не обе мы потеряли возлюбленных?
Уходя от нее, я слышала ее пронзительный смех, и подумала: «Она права: глупо надеяться, что Фенн придет. Я не правильно поняла его дружбу. Но даже если он просто друг, почему не появляется?»
Вскоре я увидела Сенару, выезжающую на лошади из замка. Я подумала: «Она едет в Лейден-холл навестить Дикона». Я вспомнила, как она обожала его, когда была моложе, и как они вместе танцевали и пели. Неужели она, действительно, любит Дикона? Неужели это правда, что она избавилась от Томаса Гренобля таким образом? С Сенарой никогда нельзя ни в чем быть уверенной. Если она любит Дикона, то движется к печальному концу: ведь ей никогда не позволят выйти за него замуж.
Что до меня, то я знала, что никогда не полюблю никого, кроме Фенна Лэндора. Я подумала, что нам с Сенарой, действительно, придется утешать друг друга.
Март налетел, как лев, — так все говорили. Дули яростные ветра и швыряли соленые брызги на стены замка. На море были такие волны, что гулять с морской стороны замка стало опасно: волной могло смыть с берега.
Однажды вечером, когда буря усиливалась, у меня возникло ощущение, что светильники не зажжены. Бывали случаи, когда они гасли, а в такую погоду за ними нужно было смотреть особенно внимательно.
Я поднялась на башню, держа в руках тонкую свечу, в полной уверенности, что свет не горит и комнаты башни погружены в темноту. Сначала я думала пойти в Морскую башню и сказать, что забыли зажечь светильники в башне Нонны, но потом решила, что совсем нетрудно зажечь их самой: можно легко достать их со стремянки. Я зажгла светильники, и через несколько минут они уже посылали свои ободряющие лучи света в море.
Я спустилась в спальню. На моем ложе лежала Сенара с мечтательным видом. Я собиралась сказать про светильники, когда она произнесла:
— Скоро они уедут!
— Кто? — спросила я.
— Пуритане. Они хотят молиться свободно и говорят, что единственное место, где они могут это делать, — Голландия.
— Дикон поедет с ними?
— Да, — сказала она.
— Тебе будет не хватать его.
Она не ответила. Я редко видела ее такой грустной. Затем она принялась говорить о пуританах: они смелые, они ненавидят красоту, веселье и все, что делает жизнь интересной для нее, но, тем не менее, она не может не восхищаться ими. Это люди, которые умрут за свою веру.
— Представь себе, Тамсин! Это в своем роде благородно. — Она внезапно рассмеялась. — Дикон подвергается сильному искушению, я вижу это. Он хочет быть пуританином, но все его существо восстает против этого так же, как и мое бы восставало. |