|
Все будет в порядке. — Снег может помешать в пути. Он бывает опасен. В ответ Тейт хихикнула и стала тихонько насвистывать мелодию таинственной флейты, что они слышали несколько дней назад. — Это путешествие само по себе уже опасно. Во всяком случае, еще слишком рано для снега. — Спроси у облаков. К тому же у меня чутье. Оно говорит о том же. — Все будет нормально. — Тейт повернулась лицом к востоку, потянулась и, глубоко вздохнув, приступила к разминке, изгибаясь и поворачиваясь стройным телом. Прислонившись к соседнему дереву, она сказала: — Опасно или нет, но здесь прекрасно. А чем ты тут занимался? Просто смотрел? Конвей захохотал. — Ты меня озадачила. Я пытался вспомнить одну увертюру. — Что? Ты? — Не язви. Мне нравилась классическая музыка. Я думал об увертюре Берлиоза к «Франкмасонам». Этот рассвет как та музыка. Скрипки будто стонут. Возникает ощущение, что это женский плач, от которого бегут мурашки по коже. Потом вступают тяжелые духовые инструменты. Трубы, тромбоны. Струнные поглощаются, представляешь? Низкие тяжелые звуки надвигаются на них и звучат так, как будто подавляют весь оркестр и слушателей. — Конвей слегка покраснел. — Во всяком случае, именно об этом я и думал. Тейт расплылась в улыбке. — Вы с Налатаном порой бываете скользкими, как два леденца. Стоит мне подумать, что раскусила вас, вы тут же выскальзываете и превращаете все в шутку. Я забралась в чащобу, чтобы потренироваться без помех, а ты тут сидишь и слушаешь симфонии, которые не исполняют уже пятьсот лет. Хохот Конвея смешался с ее смехом. Окликнув собак, Мэтт направился вместе с Тейт обратно в лагерь. С макушек высоких деревьев до них донесся какой-то приглушенный звук, похожий на вздох. Стараясь идти в ногу, она положила ему руку на плечо, опираясь на Мэтта, подняв голову и глядя в небо. — Я верю, что ты слышал ее, — сказала она. — Мне кажется, я тоже слышала скрипки. Оторвав взгляд от костра, Ланта посмотрела на них. На огне кипел котелок с водой, над которым вился и медленно таял дымок. Он рассеивался где-то на высоте роста Конвея. Тейт сказала: — Конвей предсказывает снег. А ты как считаешь? Насыпая тонко измельченный порошок из кожаного мешочка в три деревянные чашки, Ланта кивнула: — Может быть, даже сильный. Высоко в небе согласно прошумел ветер. Черно-серая птичка, чуть побольше зорянки, мелькнула призраком среди деревьев и села в стороне на высокую пихту. Кора, глубоко растрескавшаяся, как высушенная на солнце глина, была превосходной опорой для крохотных, похожих на иголки ножек. Птичка застрекотала. За ней внимательно наблюдали собаки. — А вот и она, — заметила Тейт. — Прилетела-таки, прожорливая попрошайка. Послушайте, как она поет. Ланта налила в чашки воду. Дым от костра стелился по земле, под порывами усилившегося ветра. Спутники нахмурились, и Конвей сказал: — Давайте собираться в путь. Хотелось бы спуститься с гор до того, как наступит ненастье. Все стали поспешно сниматься со стоянки. Горячую кашу заменил ломоть хлеба с сыром и пеммикан. Конвей порезал его на большие куски. Порубленное и хорошо сдобренное специями мясо было смешано с жиром и коптилось, набитое в вычищенные кишки. Его острый аромат разносился по всей стоянке. Собаки ждали подачки, стараясь сохранить чувство собственного достоинства. Конвей бросил каждой по куску, потом скормил крошки полудюжине нахальных птиц, порхавших среди деревьев поблизости. Они без конца щебетали в предвкушении пищи. Конвей щелчком подбрасывал в воздух лакомство, а они ловко подхватывали его на лету. — Нехорошо баловать собак, — проворчала Ланта. — И птиц тоже. — Я хочу, чтобы они держались поближе к нам. Я прислушиваюсь к ним. Если что-то их потревожит, они дадут знать. |
