|
У вас нет страсти к личной славе, страсти, управляющей нами, иногда ведущей к гибели. Но пусть наша жизнь пройдет в сражениях и десятки племен будут возносить к небесам ваши имена в балладах, даже когда последний воин Людей Собаки будет сожжен на погребальном костре и позабыт. Побледнев, Леклерк вышел. Бернхард ответила за обоих: — Мы будем стараться. — Отлично. Большего я не прошу. Джалита прохаживалась вдали от других, призывая Леклерка настойчивым мерцающим взглядом. — Я боюсь за тебя, Луис. Ты слышал, как он обещал тебе славу? Тебе и той женщине? Как ты можешь теперь сомневаться, что они хотят поймать тебя в ловушку? Они заодно. — Но ведь ты уверяла, что ей покровительствует Сайла. — Одного поля ягоды, что Сайла, что Гэн. Гэн и Сайла. Все ради Церкви Сайлы и славы Гэна. — Смягчившись, она оставила обвиняющий тон. — Пожалуйста, будь осторожен. Не позволь им оторвать тебя от меня. — Затем она быстро ушла, изредка оборачиваясь, такая переменчивая, мрачная и экзотическая под угрюмо нависшим тяжелым небом, роняющим снег. Луис и Кейт уже давно сидели одни в комнате Леклерка. Отрывистый разговор не клеился, слова падали, как высохшие осенние листья. Когда Леклерк представил Кейт Ларте, жене хозяина, та уговорила гостью Луиса обосноваться в соседнем доме. Леклерк поспешил к окну и произнес с жалобой в голосе: — Паршивый климат. Так хмуро, этот тусклый солнечный свет не потревожит и крота, а к полудню уже вечер. — И повторил еще раз, подойдя к камину, полному дров: — Паршивый климат. — Уже зима, Луис. Дни и должны быть короткими. — Я, наверное, должен благословлять такую погоду: как только потеплеет, вновь начнется война. — Да, до весны осталось совсем немного. Разве это не беспокоит тебя? — Трусишка. — Он развернулся спиной к огню. — Скажи откровенно, выдержим ли мы без Тейт и Конвея? — Без них? — вздрогнула Бернхард. — С ними что-то случилось? — Не знаю, от них нет никаких вестей. В этом году в горах ранний снег. Все дороги замело. — Ты считаешь, Конвей и Доннаси в опасности? — Кейт встала. — Просто плохое предчувствие, больше ничего. — Он двигался, отбрасывая уродливую тень. Женщина в черном то озарялась неровным сиянием пламени, то вновь оказывалась в темноте, словно повинуясь тайному ритуалу. — Слова, глупые слова, — сказала Бернхард. — Если они воины, то и мы тоже. Я так думаю и уверена, мы сможем это доказать. Леклерк неожиданно остановился. Он швырнул тонкую свечку в камин и спросил: — Что это значит? — Разве мы трусы, если прямо не участвуем в битве? Леклерк смотрел сквозь торжествующую Кейт, казалось, он искал ответ где-то далеко, за стенами дома и, может быть, даже за пределами реальности. — Ты заставляешь меня заглянуть в самого себя. Это приводит меня в бешенство. Ты делаешь логические выводы из романтических предпосылок. Как у тебя это получается? Что за волшебство помогает тебе понять, какие вопросы задает мое сердце моему разуму? В капсуле я грезил о мире, полном приключений, и вот я здесь. Я принес в этот мир массовое разрушение. И ты говоришь — воин ли я? — Победит лучший. Твое умение решит исход сражения. — Бернхард поудобнее уселась на одном из мягких кожаных стульев. Она поджала под себя ноги, скручиваясь в теплый шар. Отблески пламени освещали ее лицо: высокий гладкий лоб, сильные скулы. Темные глаза, казалось, прятались в тени, слегка насупленные брови добавляли ей властности. — После того как я выиграю для Гэна эту битву, — говорил Леклерк, обращаясь к огню, — почему у меня не будет таких же почестей? Неужели мой вклад в победу меньше только лишь потому, что основан не на силе, а на уме? — Разве твоя ответственность будет меньше, если мы проиграем? — Проклятье, — задыхаясь, произнес Леклерк, — спасибо тебе. |
