|
Тем не менее этот расположенный в медвежьем углу город был когда-то форпостом на границе Римской империи, и внушительности его стен могли позавидовать не только Рим и Медиолан, но и неприступная Ровена. В Паризии проживало никак не менее двадцати тысяч жителей, и франки составляли здесь явное меньшинство, но меньшинство вооруженное. Галлам римляне запретили носить оружие еще во времена первых императоров, что во многом и предопределило судьбу этих земель. Как только Рим ослаб, воинственные варвары, населявшие соседнюю Фризию, прибрали к рукам и город, и окружающие его поместья. В сущности, для римлян Северная Галлия, заросшая лесами и славная разве что охотой, стала бы скорее обузой, чем подспорьем, но нельзя было оставлять без присмотра воинственных франков, вторгаясь в цветущие испанские провинции.
— Говорят, что Паризий отбил у римлян Гусирекс, тогда еще совсем юный княжич, и потом передал его родичу Гвидону, — поведал гостям занятную историю торговец Скудилон, в доме которого остановились знатные путешественники. Впрочем, о том, что они знатные, не ведал никто, кроме хозяина. Эгидий и Орест прибыли в город под видом галльских купцов, озабоченных только прибылью. — Выходит, Янрекс — князь Вандалии и Ладорекс — князь Франкии от одного корня свой род ведут? — уточнил Орест. — Выходит, так, — усмехнулся Скудилон, — чтобы им обоим пусто было. — Не любишь ты своего князя, — усмехнулся Эгидий, обводя глазами убогую обстановку небольшого двухъярусного дома, где ему предстояло прожить несколько дней, а то и недель. Украшением этой берлоги могли считаться разве что облинявшие до неприличия гобелены на стенах да сплетенные из соломы циновки, которыми был устлан каменный пол. Едва ли не половину атриума занимал очаг, поражавший глаз не только своими размерами, но и толстым слоем сажи, покрывающим его стены. Климат в Северной Галлии был куда суровее, чем в Италии, римляне уже успели это отметить, проделав по здешним заснеженным дорогам немалый путь. — Язычник! — процедил сквозь зубы христолюбивый Скудилон. Дело, впрочем, было не столько в вере, сколько в жене торговца, юной особе двадцати лет. Прелестная Ириния имела неосторожность попасться на глаза князю Ладо, проезжавшему по узкой улочке Паризия со своими верными антрусами. Любвеобильный Ладорекс не мог допустить, чтобы столь прекрасные ножки пачкались в паризийских нечистотах, растекающихся прямо по мостовой. Ириния даже ахнуть не успела, как была подхвачена в седло расторопным князем. Вернули ее мужу только через две недели, до слез расстроенную происшествием, да еще вдобавок беременную. Плод страсти князя и жены торговца сейчас качался в люльке, подвешенной к несущей балке недалеко от очага, и издавал довольно громкие крики, требуя к себе повышенного внимания. — Заплатил? — полюбопытствовал Орест. — Прислал сотню денариев, — вздохнул обиженный Скудилон. — Да разве ж в деньгах дело. После смерти князя Меровоя его сынок совсем распоясался. Мало ему простых жен и девок, так он ведь и дочерей знатных франков не обходит вниманием. Вводит их в грех почем зря. — А какая в том печаль, коли франки язычники? — удивился Эгидий. — Нравы-то у них строгие, — не согласился Скудилон. — Прежде за прелюбодеяние живыми в землю закопать могли. Да и ныне обидчику никто спуску не даст. Но князь — другое дело. Он ведь у них вроде святого. От его волос-де сияние исходит. — Исходит, — неожиданно вступила в разговор доселе молчавшая Ириния. — Мою мать князь Меровой вылечил от горячки простым прикосновением. — Неужели правда? — покосился на хозяина Эгидий. — Про Меровоя худого слова не скажу, — вздохнул Скудилон. |
