— Уверен, вы умеете хранить секреты.

— Да.

— Что делала Леля, вернувшись тогда с собачьей прогулки?

— Мы с ней смотрели телевизор.

— До которого часа?

— В полдвенадцатого она ушла спать.

— Нет, она ушла к Ване. Не возражайте, я знаю от нее. Это, конечно, секрет.

— Леля Бог знает что может наговорить в пику отцу!

— Они ненавидят друг друга?

— Что вы, наоборот! Но ваше сравнение с пороховыми бочками удачно.

— Тогда такой вопрос: как своим признанием она может повредить отцу?

Птичий взгляд метнулся испуганно и ускользнул.

— Не навредить, вы не поняли! Назло изранить его чувства к ней.

— Это уже произошло. Вы, так сказать, взлелеяли его иллюзии насчет дочери и вот расплачиваетесь.

— Они теперь все такие, — прошептала мать с горечью, — злые, издерганные.

— Дети новых богачей тоже платят налог на прибыль…

Она перебила:

— Новых нищих, Николай Васильевич, мы нищие.

— Ваш Илюша выкарабкается, если… — Я вовремя заткнулся.

— Если что?

— Если энергично возьмется за дело. — Концовка фразы скомкалась в глупое наставление, ведь чуть не ляпнулось: если «срок» не схлопочет или «вышку» за Викторию с сыном. — Илья Григорьевич приехал в прошлую субботу неожиданно?

— Да, за какими-то документами.

— Во сколько?

— Где-то в районе двенадцати… после двенадцати.

Буквально повторила мужа, ну да, «прислушивалась».

— Вы, конечно, безумно расстроились.

— Из-за чего?

— Как! Разве муж не сказал вам о банкротстве?

— А, ну да.

— И сразу вдвоем отправились в комнату дочери пожелать ей спокойной ночи?

— Не то чтобы сразу…

— Но помилуйте, первый час, Леля в полдвенадцатого спать ушла, вы только что узнали, что стали нищими, по вашему выражению… какие уж тут спокойные пожелания! Да и выросла она из колыбельной песенки. Ирина Юрьевна, сознайтесь, вам нужно было проверить, дома ли дочь.

— Она спала.

— Она только что от Любавских примчалась, притворилась спящей. У кого возникла идея проверки?

— Господи, «идея проверки»! — Дама зябко, как дочь, передернула плечами. — Как вы странно выражаетесь.

— А вы странно себя ведете. Любавские дали слово, что в субботу Ваня уедет в Москву, и Илья Григорьевич им поверил. Раз. Два: вы оба в отчаянии от краха «Фараона»…

Она перебила:

— К чему этот допрос?

Я спросил шепотом:

— Он видел Ваню, да? Без двадцати двенадцать в кабинете Самсона.

— Нет!

— Я ж не говорю: убил…

Последнее слово ее будто подбросило, она вскочила, ротвейлер зарычал, лязгнула калитка, возникла Леля в шортах, крича еще издали:

— О, сам сыщик, какая честь! Убийцу поймали?

— Ловлю.

— В нашем доме?

— Леля! — Материнская (неудавшаяся) строгость в голосе. — Отнеси на кухню продукты и не возникай, у нас с Николаем Васильевичем конфиденциальный разговор.

Девчонка шваркнула на хлипкий столик матерчатую сумку (Сатрап, отвлекшись от меня, ринулся обнюхивать) и заявила со смешком:

— Шуры-муры завели? Фигли-мигли устроили? — Словечки выбраны старомодные, для нас, престарелых.